первые, это может затянуться и до завтра.
И парень в её животе торопиться точно не хотел.
Первые часов семь она чувствовала себя прекрасно. Отвечала на звонки. Забылась до утра беспокойным сном.
Но едва забрезжил рассвет, отошли воды, схватки стали сильнее и чаще, и те два часа, что они шли, она уже ни о чём другом не могла думать. Лишь бы уже родить. Только бы оно уже закончилось.
Правда, когда начались потуги и перед тем как её повезли в родовой зал, она успела сказать Данке, чтобы она никогда не рожала. И вроде Данка даже обещала последовать её совету.
Спокойный голос женщины-врача и то, как прилежно она сама старалась выполнять её указания, — пожалуй, главное, на чём Оксана сосредоточилась. Она дышала, потому что «нам не нужна гипоксия». И она тужилась, потому что надо «тужиться, когда почувствуешь схватку». Народу в белых халатах вокруг сновало много, но Оксана не присматривалась и слышала только этот уверенный голос и чувствовала мужскую руку, которую сжимала.
— Отлично, головка, — обрадовалась доктор. — А волосы какие тёмные. Явно в отца, — улыбнулась женщина кому-то у Оксанки над головой. — Дыши, дыши! И последний разочек! Изо всех сил!
Да, было бы только сказано!
— Умница! Ну, кто у нас тут? Мальчик!
Она замерла, вся превратившись в слух. И закрыла глаза, услышав этот требовательный крик.
— Держи, держи, — ей на грудь, положили красненький орущий комочек.
Надели шапочку, прикрыли одеяльцем, а она всё пыталась рассмотреть его, пока он так громко и так уверенно кричал. Слёзы застилали глаза. В это чудо невозможно было поверить.
— Ты молодец! — накрыла её руку тёплая ладонь. — Какой он горластый!
— Кай?! — она повернула голову, не смея поверить, что ей не мерещиться его голос. Но эти улыбающиеся над маской глаза она не спутала бы ни с какими другими. — Кай!
— Ты чуть не сломала мне руку, — улыбнулся он, стягивая маску.
— Как я могла тебя не заметить? — слёзы с новой силой потекли из её глаз.
— Ты была очень занята, — погладил он её по щеке. — Я не посмел тебя отвлекать.
— Но когда ты…
Он закрыл её рот поцелуем, а потом чмокнул в шапочку орущий комочек у неё на груди.
— Я же обещал, что вернусь до того, как он родится.
И она даже ничего не успела ответить, а их двоих уже забрали.
В этой суете, что там царила, оказывается, ей нужно было ещё что-то там «дорожать», а потом «подлатать», а её сыну сдать кровь и немного полежать под ультрафиолетовыми лампами. Отца ребёнка вежливо выставили, и Оксанка даже не успела его толком рассмотреть.
И она всё пыталась оглянуться, чтобы удостовериться, что он ей не пригрезился, но ей строго-настрого запретили крутиться, воткнули в вену иглу и на счёте «девять» она полетела куда-то к голубым небесам.
Ей было радостно и в то же время тревожно, но чей-то голос всё повторял ей: «Теперь всё точно будет хорошо!» и не хотелось его заткнуть, потому что в этот раз это был её собственный голос.
Она очнулась в залитой солнцем палате. Одна. В комнате ничего не изменилось. Кровать, стол, два стула, холодильник, пеленальный столик. Появился букет цветов на столе и прозрачный лоток в подставке на колёсах. В нём, наверно, должен лежать её малыш, но он был пуст.
Никогда в жизни она не испытывала такого одиночества, как в эти десять секунд, но потом дверь скрипнула.
— Смотри, кого я тебе принёс.
Господи, какой он худой! Только и осталось, что на лице эти огромные карие глазищи. Больничный белый халат болтался на нём как на вешалке, и у него в руках был крошечный свёрток — их сын.
Кайрат сел с ним на кровать, и Оксанка не знала на кого из них смотреть.
— Он такой маленький, — она притронулась к смуглой щёчке малыша и пригладила выступающие из-под шапочки чёрные волосы.
— Он очень даже крепыш. Три с половиной килограмма, — Кайрат посмотрел на него влюблённо, склонив голову, и длинная чёлка упала ему на один глаз. — Какой он красивый!
Он хотел передать его Оксанке, но малыш вдруг забеспокоился, сморщился, а потом на Кайрата с удивлением уставился один карий глаз. И Оксанка забыла, что надо дышать, увидев с каким удивлением на него смотрит Кай.
И второй карий глаз тоже открылся и стал изучать его внимательно и серьёзно. И в этих опухших ещё глазёнках уже так явно читался их азиатский разрез.
— Но он же, — повернулся к ней испуганный Кайрат, — мой.
Наверно, всё было написано у неё на лице. Он посмотрел ещё раз вниз, а потом на Оксанку.
— Он же мой?
Она кивнула, не сумев выдавить из себя ни слова.
— Но как?... Господи! — он прижал его к себе, поднял лицо к потолку и заплакал.
А может засмеялся, потому что слёзы текли у него из глаз, но он смеялся. Смеялся и плакал от счастья, прижимая к себе малыша одной рукой, а Оксанку другой.
Громкий и недовольный плач раздался у него на груди.
— Мы назовём его порванный презерватив? — передал он кричавшего малыша Оксанке и улыбнулся, вытирая её слёзы.
— Мы назовём его Артур, в честь твоего далёкого предка, Артуро Альвареса.
— Артур Сагатов, — усмехнулся Кайрат. — А что? Звучит неплохо.
Но Оксанка ничего не могла ему ответить — маленький требовательный ротик вцепился в её грудь.
Малыш сосал и причмокивал, и косился туда, где его отец так же нестерпимо убедительно целовал его мать.
КАЙРАТ
А потом были все эти вопросы. Кто? Когда? Как? И он, конечно, ответил, но всё это казалось таким неважным, когда он держал на руках чудо, в существование которого никак не мог поверить.
— Как ты могла мне не сказать?!
— У тебя было от меня столько секретов, а у меня только один, — улыбнулась она, прислонившись к нему плечом.
— Я бы любил его чей бы он ни был, и даже, наверно, не стал бы выяснять чей, — он вдохнул запах её волос.
— Я знаю, но не хочу больше проверять тебя на прочность. Я и так наделала столько глупостей.
— Нет, это я был такой дурак.
— Ты больше месяца
