Марина сидела на огромном валуне, еще хранившем дневное тепло, и слушала, затаив дыхание. Отец говорил о том, о чем никогда не говорил с нею прежде, и она понимала, что перебивать его невозможно и спрашивать невозможно ни о чем.
– Она вся была – для меня, ты понимаешь? – сказал отец. – Она чувствовала меня так, как будто я был у нее внутри. Вот об этом сказать невозможно, этого словами не назвать!.. Ты говоришь: она мало прочитала книг. Да разве в этом дело? Не было ничего, что она не в состоянии была бы понять, потому что она меня чувствовала всего и всегда, и это больше, чем знание. А читала она много, и ум у нее был глубокий. Она ведь ко мне за книжкой пришла, когда мы познакомились, и потом едва ли не каждый день стала приходить…
Отец замолчал – наверное, воспоминание снова пересилило речь.
– Как жаль, что я на нее совсем не похожа… – медленно произнесла Марина. – Я, наверное, на бабушку больше похожа да и на тебя. Правда, папа, я специально сравнивала! У меня все лицо, как у тебя, и скулы такие же… Глаза только непонятно чьи. Но ты же тоже красивый, даже очень!
Услышав эти слова, отец улыбнулся.
– Лицо, скулы… Какая ты у меня еще маленькая дочка, Маришка! Но чему удивляться: ты в уединении выросла, до всего сама доходишь. Ведь ты себя совсем не знаешь, правда?
– Наверное…
– Ничего, узнаешь! – сказал отец знакомым, твердым своим голосом. – Придет время – и узнаешь. И, смею думать, разочарование тебя не постигнет.
Марине ужасно хотелось, чтобы он еще говорил с нею об этом, чтобы он понятнее объяснил, что же ей все-таки предстоит узнать. Но вместо этого отец по-французски спросил что-то из ее вчерашнего урока по географии – и Марина со вздохом ответила.
– Интересно, чему может так чудесно улыбаться такая необыкновенная девушка?
Этот вопрос был обращен к ней, и, услышав его, Марина вздрогнула от неожиданности. Она погрузилась в свои воспоминания, ей уже казалось, что вот-вот они помогут разобраться не в прошлом, а в настоящем и будущем, поэтому она совсем не замечала людей, не слышала оживленного макдональдского гула.
Она вгляделась в человека, незаметно севшего напротив нее за столик, и тут же улыбнулась. Да и невозможно было не улыбнуться, увидев этого крошечного старичка с круглым морщинистым лицом.
Он был трогательно аккуратен, как ребенок, которого мама вывела погулять на Тверской бульвар. Белая рубашка его была тщательно отглажена, на узле галстука – ни единой морщинки. Но главное – костюм! Костюм на нем был кремового цвета и чесучовый – а значит, сшитый в немыслимо давние времена. Но, несмотря на давность, костюм не выглядел ни старым, ни потертым и рукава не лоснились.
Все в этом старичке с добродушными морщинами и внимательным взглядом мгновенно располагало к доверию. И, не переставая улыбаться, Марина спросила:
– Что же необычного вы во мне находите?
– Ах, да все! – всплеснул маленькими руками ее неожиданный собеседник. – Прежде всего, конечно, глаза, – тут же принялся он объяснять. – Вы заметили, сударыня, какие глаза теперь у молодых женщин? Просто светоотражатели, а не глаза – ни отблеска мысли, ни тени внутренней жизни! У вас же – ровно наоборот. Я сразу это понял, едва взглянул на вас. А приглядевшись повнимательнее, заметил, как вы погружены в себя, – и лишь уверился в первом своем впечатлении.
Марина слушала с интересом, несмотря на то, что вообще-то не любила словоохотливых людей, которые на вопрос: «Как дела?» – начинают подробно рассказывать о своих делах.
Но старичок рассказывал не о себе, а о ней – и Марина удивилась тому, как самозабвенно он это делает. Да и говорил он по-старинному витиевато, и это тоже располагало к нему.
– Кроме того, – продолжал старичок, словно угадав ее мысли, – ваша речь тоже кажется необычной – ваши певучие и немножко надменные интонации, манера строить фразу. Музыка, музыка, милая барышня! Ведь вы москвичка?
– Нет, – покачала головой Марина. – То есть не совсем… Мой отец родился в Москве.
– В таком случае просто удивительно, как он сумел вам передать это чудесное московское «аканье»! – тут же восхитился старичок. – Впрочем, оно тоже звучит у вас как-то необычно… И вообще – вы необычный человек, как я и посмел заметить. Это чувствуется просто-таки по всему.
– Спасибо, – кивнула Марина. – Но ведь и вы производите подобное же впечатление.
– Ну, мне-то просто положено быть необычным, – заявил старичок.
– Почему же? – удивилась Марина.
– Потому что я работаю в лавке древностей. Этакий, знаете ли, диккенсовский персонаж. Я – антиквар! Ах, простите, сударыня, да ведь я не представился, – вдруг спохватился он. – Павел Афанасьевич Толпежников, прошу любить и жаловать.
– Марина Стенич, – в свою очередь представилась Марина.
– О! – обрадовался Павел Афанасьевич. – А ведь я, пожалуй, имею честь знать о вашем батюшке! Точнее говоря, обо всем семействе вашем. На Арбате жили, в Гагаринском, не так ли? Достойнейшие, достойнейшие были люди, можете гордиться происхождением, сударыня!
Марина решила, что сейчас он начнет расспрашивать ее об отце – судя по тому, как мгновенно он вспомнил и фамилию его, и даже местожительство. По правде говоря, ей не очень хотелось заводить сейчас долгий рассказ – а иным просто не мог быть ее рассказ об отце. И к чему – чтобы удовлетворить чье-то краеведческое или геральдическое любопытство?
Но Толпежников об отце расспрашивать не стал, заметил только мимоходом:
– Я ведь историей интересуюсь – опять-таки по долгу службы, старинными предметами занимаясь. Скажите, – вдруг спросил он, – а не докучает ли вам это заведение, не раздражает ли?
– Нисколько, – пожала плечами Марина. – Вы думаете, я должна сидеть непременно в «Славянском базаре»? Здесь хорошо: каждый сам по себе, и никто не мешает думать о своем.
– Жаль, – почему-то огорчился Толпежников. – А я думал, сиденье здесь вас утомляет, и лавку свою хотел вам показать.
– С удовольствием, – тут же сказала Марина. – «Макдональдс» меня не раздражает, но лавку вашу я с удовольствием посмотрю.
Ей легко было с кремовым антикваром и действительно хотелось посмотреть его лавку. И вопросы он задавал простые, приятные – не те мучительные вопросы, которые она сама себе задавала все утро…
– В таком случае – я весь к вашим услугам! – радостно воскликнул Толпежников. – Это совсем рядом, у Палашевского рынка. Потому я в «Макдональдс» этот и захаживаю иногда, – пояснил он. – Внук любит здешние резиновые котлеты – ну, а я только молочко сладенькое пью.
Пока они шли к Палашевскому рынку, Павел Афанасьевич рассказывал о том, что антикварный магазин, собственно, принадлежит его сыну, а он с удовольствием торгует, несмотря на годы, чтобы не терять квалификации.
