— Я и папе уже сказала, что с тобой еду! — обиженно добавила она. — И… это тебе подарок к Рождеству! — потрясла сумочкой со снежинками. — Чего ты?!
Конечно, можно сказать ей, что он никуда не поедет, а Тренту, если спросит, объяснить, что они с Амелией друг друга просто не поняли. Но объясняться будет очень неприятно. Да еще этот чертов подарок…
— Да нет, ничего. Ладно, поехали! — Взял у нее из руки сумочку, выдавил из себя улыбку. — Спасибо.
— Сейчас, в машине посмотришь! — просияла баронесса. — И для твоей девочки там тоже кое-что есть!
Рождественским подарком для него оказались запонки из гематита, прямоугольные, с узенькой полоской крохотных рубинов, пересекающей наискосок серую блестящую поверхность. И такая же булавка для галстука.
Наверное, Филипп сумел бы лучше оценить подарок, будь у него другое настроение, но сейчас вид этих элегантных, неброских и сделанных со вкусом вещиц вызвал у него лишь глухое раздражение: еще благодарить теперь придется…
— Спасибо. Очень красиво.
— Тебе правда понравилось?! — Амелия наклонила голову, вглядываясь ему в глаза.
— Да, — он сумел улыбнуться — не слишком весело, но достаточно, чтобы удовлетворить ее испытующий взор.
— А это для Линни! — достала она яркую коробочку с пышным бантом сверху. — Я сейчас бантик аккуратно сдвину, тебе покажу, а потом все обратно так же упакую, чтобы ей было интересно самой развязывать…
Машина стояла на полузанесенном снегом асфальтовом пятачке невдалеке от ворот поместья — Амелии не терпелось ознакомить его с содержимым сумочки. Пытаясь острыми ноготками сдвинуть бант, она весело рассказывала:
— …Увидела и чуть не обалдела! У меня в детстве точно такой был! Сразу подумала — куплю!
О чем именно шла речь, Филипп узнал через секунду, когда она наконец справилась с лентой. В коробочке лежал стеклянный шарик «со снегом».
Такие шарики — с домиками, с зайчиками и медвежатами, со статуей Свободы или с елочками — были неотъемлемой частью праздника, и перед Рождеством их продавали во всех магазинах. Но внутри этого действительно было нечто непривычное, а именно всадница.
Светловолосая, в синем платье с блестками, она рукой в белой перчатке держала поводья. Серый конь выгнул шею и приподнял ногу, словно собираясь шагнуть вперед.
— Правда, красиво?! — сказала Амелия и встряхнула шарик — внутри поднялась «снежная буря». — Вот! Он небьющийся, так что даже если Линни уронит, ничего страшного не будет!
Снежинки опустились, и стало видно, что конь по-прежнему шагает по снегу, а всадница все так же высоко несет голову, увенчанную крохотной золотой короной.
— Ну что? — улыбнулась Амелия. — Угодила?
— Спасибо! — Филипп притянул ее к себе и поцеловал в щеку. Отпустил, но баронесса придвинулась еще ближе и потерлась губами об его шею.
— Мурр!
От волос ее знакомо пахнуло розами — тело Филиппа, против его воли, отозвалось коротким толчком желания. Рассердившись на самого себя, он решительно повернул ключ зажигания.
— Ну, поехали?
— Ты, действительно, хочешь в ночной клуб? — прищурившись, поинтересовалась Амелия.
— А что?
— Ну-у… мы могли бы поехать в мотель и неплохо провести время там. — Пальцы ее игриво пробежались по его бедру.
— Нет, — вырвалось у Филиппа прежде, чем он сообразил облечь отказ в более вежливую форму. — Не надо… не сегодня!
— Да что с тобой?! — она настолько удивилась, что даже не обиделась.
— Поедем лучше в ночной клуб.
— С каких это пор тебя в ночной клуб тянет?!
Объяснять ничего не хотелось — да она ничего бы наверняка и не поняла.
На этом месте, рядом с ним, должна была сидеть Линнет. И говорить о подарке для Линни, и покупать этот самый подарок — тоже Линнет.
Линнет, а не эта — светловолосая, красивая и беззаботная…
Но сидела она. Улыбалась, зазывно поблескивала глазами, будто пыталась отвлечь его, заставить забыть о том, о чем он не хотел забывать.
Да, конечно, не ее вина, что у него так тяжело на душе, и надо быть последней свиньей, чтобы испортить настроение еще и ей. Но разговаривать с ней не хотелось и тем более не хотелось ехать с ней в какой-то мотель — казалось почему-то, что, поехав сейчас туда, он снова, в очередной раз предал бы Линнет.
Поэтому Филипп просто сказал:
— Ну или не в ночной клуб — в бар какой-нибудь можно…
— Хорошо, — ответила Амелия чуть раздраженно. — Будет ответвление на Личфорд — сверни, там есть одно неплохое местечко.
«Местечко» оказалось действительно неплохое — не слишком шумное и без гремящей в уши рок-музыки. Вместо этого там играли кантри.
Пела женщина — не первой молодости, но с выразительным голосом и, судя по тому, как ей аплодировали, любимая публикой. Голос ее Филипп оценил с порога — от этого хрипловатого тембра внутри у него что-то сжалось и по спине пробежали мурашки.
В баре собралось человек семьдесят — скорее всего, завсегдатаев, одетых в основном в джинсы и ковбойки. Амелия в ее золотом платье и белой пелерине на их фоне смотрелась яркой экзотической птицей, когда она вошла, кто-то даже присвистнул.
Она прошествовала к столику у стены, за которым пили пиво двое парней, кончиками пальцев потеребила одного по плечу:
— Мальчики, уступите место! А я с вами за это потом потанцую!
Второй парень хотел что-то сказать, но первый пнул его ногой, пробормотал: «Да-да, конечно!» — оба взяли стаканы и поплелись к стойке.
Баронесса грациозно опустилась на сидение.
— Закажи мне джин. И учти: белое вино здесь, конечно, есть, но я тебе его пить не советую! Гадость жуткая!
Подошла официантка, Филипп сделал заказ. Себе, памятуя предупреждение Амелии, взял бренди.
Певица начала новую песню, что-то про несчастную любовь. Он прикрыл глаза, расслабляясь, уплывая на волне этих звуков…
— Фили-ипп, — по тыльной стороне запястья побарабанили острые ноготки. — Я все хотела спросить, почему ты так странно ведешь себя в последнее время? Неужели до сих пор не можешь забыть ту историю в Париже?
— Да при чем тут это… — не открывая глаз, отозвался он.
— Но я же вижу! Ты с тех самых пор мрачный ходишь. Ну поверь ты, наконец, что у меня с Тедом ничего не было! Даже Рене на меня не обиделась, поняла, что это просто недоразумение вышло.
Пришлось все-таки открыть глаза.
— Рене, по-моему, тебе все прощает, что бы ты ни делала. Но мне смотреть, как ты чуть ли не в открытую ее мужика охмуряешь, было действительно неприятно.
