Самым ужасным было то, что в настоящее время, по словам Фриды, рукопись была уже отправлена, и я совершенно не помнила, как собиралась ее закончить. Фрида отослала все в издательство без моего ведома. Может, она изобразила меня беспомощной жертвой, подававшей ей кофе, пока она вела машину? Не исключено даже, что она сделала себя главным действующим лицом. Или позволила ликвидировать и расчленить меня только ради того, чтобы сделать историю более занятной? Или с холодным расчетом отправила меня в Дрёбакский пролив, чтобы разузнать, о чем Франк думал в последние минуты?
Так или иначе мне требовалось мужество. Я надела темные очки, соломенную шляпу и вышла из дома. Нельзя сказать, чтобы союзники Фриды совсем оставили меня в покое. Я вдруг подумала о преследователях Франка. Где они сейчас? Хотелось надеяться, что спешащие во всех направлениях люди выступят в качестве моих личных телохранителей. В случае нападения мне больше не на кого было надеяться. Однако по виду прохожих нельзя было сказать, что хоть один из них кинется меня защищать. Правда, иногда в людях просыпается чувство ответственности. Я читала о таких случаях.
На лужайке парка стоял настороженный черный дрозд. Он как будто сосредоточенно прислушивался к чему-то по другую сторону земного шара. Воспитательницы в приюте всегда говорили нам, что покойник обычно возвращается в облике птицы, которую мы увидели первой. В то время мне страстно хотелось знать хотя бы одного покойника, чтобы он мог явиться мне в облике красивой птицы с блестящими глазами. Но после того грузовика у меня уже не было такого желания.
Однако сейчас, идя через площадь, я смотрела на черную птицу с желтым клювом и думала: Франк! Птица освободилась от земных пут. Она поднимала и опускала хвост, вытягивала шею и прислушивалась, словно ждала телефонного звонка. И, наверное, ей позвонили. Потому что через мгновение она исчезла.
Разве Фрида не приписывала Франку дурные качества, которых у него не было? И разве я не впитывала жадно все, что она говорила, дабы найти извинение своему поступку? Но Франк был всего лишь добрый и неприкаянный фантазер. Неуверенный жизнелюб, придумавший собственный мир и неспособный причинить зло своим близким. С моей стороны было подло настаивать, чтобы он ушел от Аннунген. Это был настоящий террор. Франк никого не мог оставить. Мне следовало это понять.
Я зашла в ресторан на углу и заказала пиццу и дешевого, но хорошего белого вина. Потом сняла шляпу и стала разглядывать себя в матовом темном окне. Незнакомая женщина с забинтованной головой.
— За тебя, Санне! За тебя, Франк! Любовь — скользкая змея, которая прячется в траве. Когда ей угрожают, она набрасывается и кусает. Только самые сильные способны победить ее яд. Природа жестока, Франк, ты сам знаешь. Выживают только сильнейшие. Ты не выжил. По неизвестной причине ты закончил свою жизнь в Дрёбакском проливе. А Фрида действовала у меня за спиной. Сейчас в Осло кто-нибудь зевает над моей рукописью и пытается понять, о чем, собственно, эта книга. Издательские работники на свой лад часто бывают вежливы.
— Санне, ты пустой ноутбук, — сказала я вслух и подняла бокал, не обращая внимания на то, что кто-нибудь может подумать, будто я не в своем уме.
Господи, как мне не хватало твердого диска с моим файлом! Не хватало рукописи. Не хватало Берлина. Не хватало Фриды, какой она была, пока у нее не началось помешательство. Не хватало Аннунген. И, главное, мне не хватало Франка. В то же время, к моему удивлению, мне не хватало Осло. Оказывается, тайна в том, что надо уметь быть безответственной. Надо избегать любых привязанностей и огорчений. Избегать людей. Потому что нельзя ждать, что они останутся с тобой навсегда.
Молодая женщина временно преподает начальный курс английского языка. Других преподавателей у директора школы просто нет. Но она справляется, хотя учила английский только в коммерческом училище. В тот день они спрягают глагол «to be». Потом спряжение будет ею надолго забыто. Она бежит за носилками по бесконечным коридорам больницы. Перед собой, как маску, она держит лицо девочки. Через несколько часов она теми же коридорами возвращается обратно. Маска по-прежнему с ней. Ей сделали укол, чтобы скелет удерживал ее в вертикальном положении. Она нормально переставляет ноги. Равновесие могло быть и лучше, но она хотя бы держится на ногах. Ей не сделали инъекции против маски, и она понимает, что теперь маска останется с нею навсегда. Человек, у которого нет лица, не знает и горя, это просто скрытый дефект.
Муж, его мать и коллега с работы приходят на похороны. У себя дома она сажает их за журнальный столик. Она готовит кофе и угощает их магазинным миндальным тортом, у торта привкус красителя. Но никто этого не замечает. Все очень внимательны к ней, немного плачут. Он тоже. Женщина ходит вокруг стола, что-то делает, движется. Она отвечает, если к ней обращаются. И все время спрягает про себя глагол «to be». Грамматические правила, как река, снова текут сквозь ее голову. Не произнося ни слова, она слышит собственный голос. Это единственный способ доказать, что она существует: «I am, you are, he/she/it is, we/you, they/are»[31].
Когда я открыла дверь квартиры, на кухонном столе звонил телефон. Значит, телефон Фрида не взяла. Я схватила его обеими руками и выдохнула: «Да-а».
— Это фрёкен Свеннсен? — спросил женский голос.
— Да…
— У вас найдется для меня несколько минут? Я мать Франка.
На полке над столом на самом краю стояла банка с кофе. Но я даже рукой не пошевелила, чтобы подвинуть ее на место. Я стояла и смотрела на нее, чтобы, если успею, предотвратить падение.
— Вы меня слышите, фрёкен Свеннсен?
— Да, конечно, — сказала я, с трудом переводя дыхание. Банка немного нервировала меня, но я не могла выпустить из рук телефон, чтобы наконец отодвинуть ее от края.
— Как вы понимаете, это были не совсем обычные дни. Пережить их было непросто.
— Мне очень жаль. Примите мои соболезнования.
— Пожалуйста, не произносите эти дурацкие слова. Я не люблю показного сочувствия. Ведь вы меня совсем не знаете.
— Прошу прощения!
— Это я должна просить у вас прощения. Намерения у вас были добрые. Я звоню вам потому, что Аннемур рассказала мне про вас. Про то, что вы были доброй подругой Франка и ее, и как заботились о ней в Испании.
— Мне было приятно…
— Ну, приятно или неприятно… Когда пастор звонит и рассказывает такие страсти, это не совсем приятно.
— Да, это было страшно.
— Но ближе к делу. Аннемур просила передать вам привет. Она сама тоже вам позвонит, но сейчас все ее время отдано полицейским, которые без конца приходят и уходят. Я хотела рассказать им, как все случилось, но им некогда слушать какую-то старуху. Что ж, это их дело!
