— Загрузите этого молодого человека работой под самую завязку! — сказал Мытелю Ни рыба ни мясо, и Лев Андреевич понял, что такое обращение к нему означает его возврат в заведующие лабораторией. И, несмотря на очень печальный внешний вид, Лев Андреевич не мог скрыть удовольствия в глазах от понимания того задания, которым осчастливил его проректор по науке.
— Конечно, конечно! Верный ученик! Я понимаю, — сказал он и, добавив еще несколько приятных слов, не расставался с Женей до тех пор, пока Ни рыба ни мясо не ушел восвояси. Потом же, увидев из окна его отъезжающий от института служебный автомобиль, он чуть не вприпрыжку пустился домой. И тогда Женя открыл своим ключом кабинет Натальи Васильевны и, как щенок, зарылся носом в бумаги, которые еще, казалось, хранили следы ее рук, ее запахи, ее шаль и ее слова, и заплакал.
Буквально через месяц лаборатория изменилась неузнаваемо. Кое-кто из аспирантов уже обретался возле посольства Канады, двое подали документы в Австралию, а большинство докторов разбежались по Москве в поисках других хлебных мест, интуицией чувствуя запах тления и распада. И только один Женя с неистовством спартаковского фаната с утра до вечера продолжал сидеть в бывшем кабинете Натальи Васильевны, перелопачивая ее бумаги, в сотый раз перечитывая записи, небрежно смахивая пыль с черного финского стола в виде подковы, за которым раньше проводились научные дискуссии и банкеты.
В один из таких дней в ее кабинет, где работал Женя, и зашел Лев Андреевич Мытель. Разговор с Кружковым состоялся не из приятных.
— Женя, решено твою тему закрыть! А в этой комнате, чтоб никому не было обидно, сделаем еще одну лабораторию.
— Кем это решено?
— У нас теперь демократия — общим собранием.
— Но почему?
— Женя, где денег взять? — Тон у Льва Андреевича был только что не отеческий. — На старых запасах долго не проживешь! Разрабатывать направление, в котором ты работаешь, могла позволить себе только Наталья Васильевна. А мы не корифеи, не гении, не миллионеры, мы жалкие труженики, нам нужно есть, пить, выживать. Бросай свою тему, переходи на бронхиальную астму. Будешь определять иммуноглобулины, с голоду не помрешь!
— Да я и так с голоду не помираю, а ваши иммуноглобулины определяют уже лет двадцать, а все без толку.
— В Америку поезжай, там тебя с распростертыми объятиями ждут. Там шефу будешь давать указания, чем тебе хочется заниматься.
Женя понимал, куда клонит Мытель. Ему, сделавшему докторскую на банальных тонзиллитах, неохота было влезать в глубокие проблемы, разрабатываемые Натальей Васильевной. Гораздо проще и спокойнее было жить как все, работать как все.
— Когда я пришел к вам, случайно узнав, что все это произошло, — начал он, стараясь скрыть свою ярость, — вы при проректоре по науке сказали мне: «Женя, да будет так!» Это вы помните?
— Помню, конечно, мой дорогой, но время идет, а ты не сделал почти ничего! А сколько мы можем ждать? — Лев Андреевич поднял взгляд от бумаг, которые разбирал Кружков, и впервые прямо посмотрел на Женю.
— А вы хотите, чтобы я перевернул всю науку за два месяца, в одиночку и даже не будучи лауреатом Нобелевской премии?
— Милый мой, никто перед тобой такую задачу не ставил! Тебя просили о чем? — Мытель стал терять терпение. Он не любил бессмысленных пререканий. — Тебя просили всего лишь, чтоб ты разобрал бумаги Натальи Васильевны. Чтобы ты разобрал их не просто из любопытства, а для людей, в том числе для себя. Я тебе сказал, в каких направлениях надо искать? Я тебе сказал, какой кусок ты можешь взять для работы сам? А ты только тянешь время! Мне скоро надо будет сдавать план на следующий год, а что я там напишу? Твои бредовые мысли о пользе самоутверждения в жизни?
— Это мысли Натальи Васильевны.
— Все равно. Мысли мыслями, а пощупать-то нечего! Нужно, чтобы ты расшифровал ее конкретные разработки, ее заделы на перспективу, чтобы люди знали, чем должны заниматься не сегодня и завтра, а через три месяца, через год. Вот сыворотки кончатся, ты будешь их заказывать? На какие шиши? Мы на хозрасчете, больные тают, а идеи нет. Наталья Васильевна добивалась результатов, а как? Ты работал с ней, ты видел, ты слышал, ты должен знать! Почему ты молчишь? Значит, скрываешь, хочешь быть самым умным? Вот чтобы этого не было, с завтрашнего дня будешь определять, как все, гемокод.
— В Америку я сейчас не поеду, там я пока никому не нужен, — рассудительно сказал Женя Кружков и сделал выразительную паузу, — но я схожу к замдиректора по науке.
— Вот ты как! Лезешь к начальству? Если хочешь остаться в лаборатории, я тебе не советую! — процедил Лев Андреевич и вышел из кабинета. Мытель ушел, а у Жени возникло чувство, что его, как собаку, прогоняют из дома. Из того самого дома, где она прежде жила со своим божеством — любимым хозяином. Теперь хозяина в доме не стало, и никому не нужная четвероногая тварь должна была стать бездомным и неприкаянным существом.
Женя снял со стены свою любимую фотографию в рамке, на которой Наталья Васильевна была после какой-то конференции в числе своих коллег, единственную фотографию, где они были вместе, правда, он стоял далеко в стороне, и спустился с ней в обнимку на первый этаж. Он знал, что в институте есть еще один человек, который тоже любил ее.
Женя изредка видел проректора по науке в коридорах институтской власти, и старик приветливо издалека кивал ему пару раз. Институтские сплетники говорили, что Ни рыба ни мясо от старости выжил из ума, что он ничего не делает и только тормозит научный процесс. Что большую часть рабочего дня он слушает музыку, прорывающуюся сквозь треск из старенького приемника, и постоянно, чтобы не заснуть, прихлебывает очень крепкий чай из граненого стакана в старинном серебряном подстаканнике. И в то же время все знали, что Ни рыба ни мясо еще крепко держал в руках институтские деньги. Женя немного побаивался его. Но другого выхода не было, и он постучал в начальственный кабинет. Ни рыба ни мясо укладывал что-то в старенький, видавший виды портфель. Он собирался домой. Увидев Женю, приветливо улыбнулся. Узнал.
— Что это у тебя? Фотография? У-у! И я на ней есть? Есть. Как же, как же, помню, когда это было, — сказал он, взяв реликвию из Жениных рук. — Ну, давай не стесняйся, входи! — И он придвинул стул поближе к своему столу. Женя в некотором смущении сел. — Ну, выкладывай, зачем ты пришел? Зачем беспокоишь меня в столь поздний час? — Старику, видимо, нравилось еще разыгрывать грозное чудовище. На ученых советах он по старой привычке хмурил кустистые брови, но сам же отлично понимал, что хмурить их было уже не перед кем. Корифеи ушли в мир иной, младшие товарищи разбежались. «И я засиделся!» — думал он.
