если у вас сейчас разлад с Горром, все равно не надо себя лишать радости. Да может, вы еще и помиритесь там. К тому же вы ведь сдали деньги на выпускной, а вернуть уже не получится. Родительский комитет всё уже оплатил.
Бабушка тоже подключилась:
– Да, Леночка. Ты и так всё последнее время дома сидишь. Никуда не выходишь, совсем зачахла… Сходи, развейся.
И я уступила. Не потому, что передумала и захотела на праздник, а просто после такой пылкой речи Олеси Владимировны стало как-то неудобно отказывать. Мне кажется, она бы очень расстроилась.
И вот теперь я сижу перед трюмо и пытаюсь привести себя в божеский вид. Там ведь все-таки будет Герман…
Бабушка права – я действительно как-то зачахла. Подурнела. Гляжу на свое отражение и ужасаюсь: вот честно, краше в гроб кладут. Лицо такое бледное, ни кровинки. Даже с синевой как будто. И губы почти бесцветные. Зато глаза на пол-лица и горят как в лихорадке.
Слышала, что наши девчонки наперебой записывались в салоны. И если не все, то добрая половина будет с профессиональным макияжем и стильными прическами. Про наряды и говорить нечего. Та же Михайловская не раз упоминала в классе, что платье у нее будет фантастическое, из какой-то супермодной и крутой коллекции. Да и другие девочки хвастались. Ну а я, наверное, буду выглядеть среди них золушкой. Платье у меня милое, но простое совсем. Больше похоже на летний сарафан.
«Ай, какая разница!» – не без досады отмахиваюсь я. Никогда я не зацикливалась на одежде. И сейчас не буду.
Тетя Люда свои туфли отказалась забирать, прямо вытолкала бабушку, когда та принесла ей их в пакете. Теперь этот пакет пылится у порога. Но я эти ее туфли ни за что больше не надену. Так что достаю прошлогодние босоножки, белые, в цвет платья. Придирчиво оглядываю себя с ног до головы. Вид у меня, может, и не очень нарядный, но бабушка заверила, что выгляжу я чудесно.
С косметикой я не очень дружу. Тонкостей всяких не знаю. Но в конце концов, после двух часов проб и ошибок, выходит, по-моему, неплохо. Накрасилась я не слишком броско, но лицо теперь кажется гораздо ярче и выразительнее. Ну а волосы оставила как есть. Вспоминаю с грустью, что Герману нравилось, когда я ходила с распущенными кудрями. И тут же одергиваю себя: не все ли равно теперь, что ему нравится!
***
Отель «Интурист», где у нас выпускной, от моего дома недалеко. Четверть часа прогулочным шагом – и я уже на месте. Иду, озираюсь по сторонам и почему-то жутко волнуюсь. И жалею, что бабушка не пошла со мной. Хоть бы уж Олесю Владимировну встретить скорее!
Просторная парковка перед отелем забита машинами. Правда, они по большей части подъезжают и вскоре отъезжают. На широком крыльце, сбившись в небольшие группки, стоят парни и девушки: и наши, и из 11 «Б». И все красивые и нарядные. Я даже не сразу узнаю Агееву, Ларину, Сорокину. У них такие роскошные вечерние платья.
Я не знаю, чего все ждут, почему стоят на крыльце и не заходят внутрь, но тоже останавливаюсь у одной из колонн. Правда, стою одна и чувствую себя от этого неуютно.
Спустя пару минут прямо к крыльцу подъезжает машина, и из нее слегка неуклюже выбирается Михайловская. Но зато потом шагает как королева. И выглядит тоже. На ней синее платье по фигуре из струящейся блестящей ткани. И правда, оно – потрясающее: длинное, в пол, а спина полностью обнажена. Каштановые волосы у нее уложены в какую-то совершенно невообразимую прическу. Я рядом с ней смотрюсь, наверное, как пастушка.
Ну и пусть, зло говорю себе. Не в нарядах счастье.
Михайловская гордо шествует мимо, умудряясь на ходу оглядеть меня с головы до ног и презрительно фыркнуть. Останавливается рядом с парнями.
– Вау! – приветствует ее Гаврилов. – Умереть не встать!
– Какая женщина! – подает голос Ямпольский.
– Дурак, – беззлобно говорит ему Михайловская.
– Э-э! Это был комплимент, между прочим!
– Ага, я так и подумала.
– Реально, Светка, выглядишь офигенно. Я б тебе отдался.
– Отвали, а? Слушайте, не видели, Герман уже приехал?
– Не, не было еще, – отвечает Шатохин.
– Ну и на хрена тебе Горр? – спрашивает Ямпольский, а у меня против воли сразу напрягается слух, словно срабатывает рефлекс на имя Германа. – У него своя женщина есть, а я свободен.
Он пытается приобнять Михайловскую, но та отбрасывает его руку.
– Остынь. Какая там женщина, я тебя умоляю, – хмыкает она и оглядывается на меня.
Ямпольский тоже оборачивается, и остальные парни – следом, как по цепной реакции.
Я жду от него насмешки и какой-нибудь скабрезности в его духе, но он лишь удивленно приподнимает брови.
– Ух ты, – произносит он. Шатохин и Сенкевич тоже смотрят так, словно видят меня впервые.
Михайловская ловит их взгляды и закатывает глаза.
А потом начинается оживление. Все, кто стоял на крыльце, заходят внутрь. В холле отеля нас уже встречает мама Агеевой и ведет в конференц-зал – там, говорят, нам будут вручать аттестаты.
Потоком меня прибивает к Соне Шумиловой. Она сконфуженно здоровается, я тоже. Но говорить нам, похоже, больше не о чем.
А Германа почему-то нет…
***
Всю торжественную часть я сижу как на иголках. Потому что Герман все же пришел и устроился на свободное место позади меня. Он сидит не совсем за моей спиной, чуть наискосок. Но я каждую минуту чувствую на себе его взгляд. Смотрю перед собой, на импровизированную сцену, где выступает директриса, но едва улавливаю ее слова.
Я и сама не знаю, почему так нервничаю, но как ни пытаюсь себя утихомирить – все тщетно. Сердце так беснуется, словно обезумело.
Свой аттестат, когда меня вызвали, иду получать на негнущихся ногах. Даже директриса замечает мою нервозность и с улыбкой говорит во всеуслышание:
– Ну что ты, Лена, так волнуешься? Аж дрожишь. Все уже позади, ЕГЭ сдали, сейчас самое время расслабиться…
Я вымученно улыбаюсь ей, и на миг вдруг кажется, что свет вокруг гаснет и зал погружается в темноту. Но это лишь какое-то секундное затмение. Из-за нервов, наверное. Но обратно идти еще тяжелее. Особенно под пристальным взглядом Германа.
***
После торжественной части мы перемещаемся в банкетный зал. И у меня дыхание перехватывает – так там красиво. Все кругом сверкает и переливается огнями: и мраморный пол, и стены
