Ронни кивнула, отчетливо сознавая: это все, что у них осталось. Да, этого недостаточно, но они идут разными дорогами, отныне и вовеки. Лето кончилось. И теперь у каждого начнется своя жизнь.
И это правда, но какая ненавистная!
— Хорошо, — прошептала она.
Несколько недель после похорон Ронни одолевали смятение и сумятица в мыслях, чего и следовало ожидать в таком состоянии. Были дни, когда она просыпалась уже в тоске и часами вспоминала последние несколько месяцев с отцом, слишком подавленная скорбью и сожалением, чтобы плакать. После их ежедневного общения было трудно смириться с тем, что этого больше никогда не будет. Что, как бы она в нем ни нуждалась, отец отныне недосягаем. Она необычайно остро чувствовала его отсутствие и иногда срывалась на окружающих.
Но подобные дни теперь были не так часты, и Ронни чувствовала, что со временем скорбь немного притупится. Забота об отце изменила ее, и теперь она непременно выживет и чего-то добьется. Именно этого хотел бы отец, и Ронни почти слышала, как он напоминает, что она куда сильнее, чем сама думает. Отец не хотел, чтобы она месяцами скорбела по нему. Хотел, чтобы она жила собственной полной жизнью, как жил он сам в свой последний год. Больше всего на свете он мечтал, чтобы Ронни нашла свою настоящую дорогу. И Джона. Отец желал бы, чтобы она помогла Джоне оправиться от потери, и со времени возвращения домой Ронни много времени проводила с ним. Через
неделю после их возвращения Джону отпустили на рождественские каникулы, и Ронни водила его на самые интересные экскурсии. Возила кататься на коньках в Рокфеллер-центре, привела на самый верх Эмпайр-Стейт-билдинга, показала скелеты динозавров в Музее естественной истории, а потом они заглянули в магазин игрушек «Фао Шварц» на Пятой авеню, где как раз шла рождественская распродажа. Ронни всегда считала подобные места приманкой для туристов, причем весьма банальной. И как ни странно, они оба прекрасно проводили время.
Но бывали и тихие минуты, когда они вместе смотрели мультики, рисовали, сидя за письменным столом, а однажды по просьбе Джоны она даже ночевала на полу в его комнате. В такие моменты они вспоминали лето и рассказывали друг другу истории об отце.
И все же что-то беспокоило Джону: Ронни видела это. Все выяснилось как-то вечером, когда они пошли гулять после ужина. Дул ледяной ветер, и Ронни сунула руки в карманы. Джона неожиданно выглянул из глубин своего капюшона:
— Ма тоже больна? Как папа?
Ронни от неожиданности растерялась и не сразу ответила. Присев на корточки, она взглянула в глаза брата.
— Нет, конечно, нет! С чего ты взял?
— Потому что вы больше никогда не ругаетесь. Ты же тогда перестала скандалить с па!
Ронни видела страх в глазах брата и даже могла понять его детскую логику. Кроме того, после возвращения домой она действительно ни разу не поспорила с матерью.
— Она совершенно здорова. Мы просто устали ругаться, вот и живем мирно.
— Честное слово?
Ронни притянула его к себе.
— Честное слово.
Проведенные с отцом месяцы изменили даже отношение к родному городу. Она не сразу привыкла к Нью-Йорку, к его неустанному шуму, к постоянному присутствию других людей. Она забыла, что тротуары тянутся в тени гигантских небоскребов и что люди спешат повсюду, даже в узких проходах супермаркетов. Кроме того, ей не хотелось общаться с друзьями. Когда позвонила Кейла, чтобы спросить, не хочет ли она пойти развлечься, Ронни отказалась, и Кейла больше не звонила. Хотя Ронни предполагала, что они будут всегда делить общие воспоминания, отныне их дружба станет совершенно иной. Но Ронни ничуть не страдала. Все ее время занимали Джона и игра на фортепьяно. Поскольку пианино отца еще не прибыло, она ехала на метро в Джульярд и упражнялась там. В первый же день она позвонила директору, который был хорошим другом отца. Тот извинился за то, что не прилетел на похороны, и, похоже, удивился и обрадовался ее звонку. Когда Ронни объяснила, что подумывает вернуться в Джульярд, он постарался ускорить день прослушивания и даже помог заполнить документы.
Ровно через три недели после возвращения она пришла на прослушивание и начала программу с песни, которую они с отцом сочинили. Ронни немного недоставало техники: три недели не слишком большой срок для подготовки к такому серьезному прослушиванию, — но, покидая аудиторию, она подумала, что отец гордился бы ею. И, улыбаясь, сунула папку с нотами под мышку, как это всегда делал отец.
После прослушивания она начала играть по два-три часа в день. Директор позволил ей пользоваться школьными комнатами, отведенными для упражнений студентов, и Ронни постоянно что-то сочиняла, думая об отце, который когда-то сидел здесь же. Иногда, на закате солнца, красные лучи проникали между зданиями и бросали отблески на пол. И всегда, наблюдая это, она вспоминала о витраже и каскаде света, который видела на похоронах.
И еще она постоянно думала об Уилле. В основном вспоминала их лето, а не короткую встречу у церкви. От него не было вестей, и Ронни теряла последнюю надежду на то, что он позвонит. Правда, он что-то упоминал о том, что проведет каникулы за океаном, но с каждым днем ее все больше охватывало отчаяние. Временами она была уверена, что он еще любит ее, но чаще всего изнемогала от тоски. И твердила себе: это, возможно, к лучшему. Да и что они могут сказать друг другу?
Ронни печально улыбнулась. Когда уже она выбросит из головы все эти мысли? Она силой заставила себя вернуться к последней композиции: песне с легким налетом кантри-вестерна и поп-музыки. Пора идти вперед. Ее могут принять в Джульярд, а могут не принять, хотя директор упоминал, что ее сочинения выглядят «очень многообещающими».
Но что бы ни случилось, теперь она знала: ее будущее — в музыке. И она так или иначе найдет возможность заниматься любимым делом.
Телефон, лежавший на верхней крышке пианино, завибрировал. Наверное, это мама. Но, посмотрев на экран, Ронни замерла. Телефон снова завибрировал. Она дрожащими руками открыла его и поднесла к уху.
— Алло!
— Привет, — сказал знакомый голос. — Это я, Уилл.
Ронни попыталась представить, откуда он звонит. Его голос отдавался гулким эхом в трубке. Похоже на аэропорт...
— Ты только что с самолета? — спросила она.
— Нет. Вернулся несколько дней назад. А что?
— Просто голос как-то странно звучит, — пояснила она. Искра счастья, вспыхнувшая внезапно, угасла. Он уже давно дома, но удосужился позвонить только сейчас.
— Понравилась Европа?
