– Она сказала: «Ник, убери камень!»
– Оленька, зачем ты все это ему говоришь? – прошептал с отчаянием сзади Глеб. – Зачем? Зачем этому дураку знать, что мама говорила перед смертью...
– Пусть знает! – нетерпеливо прошипела я. – Пусть мучается, если у него хоть капелька совести осталась...
– Не будет он мучиться...
– Ну и что? – со злостью выкрикнул Ник. – Какой еще камень?
– Она звала тебя! Она тебя любила – по-настоящему... Многих ли людей ты позвал бы перед смертью?..
Ник в этот момент выпустил руль. Лимузин тронулся с места, и тут на крыльце соседнего дома появилась Люсинда, закутанная в темный платок, – с тех пор как ее мужа взяли под следствие, она ходила только в темном и даже как будто похудела немного.
Она посмотрела вслед Виргинию и ничего не сказала.
Я вернулась к ведру и достала котенка из воды. Когда я стаскивала носок, часть размокшей глины отвалилась, блеснул сердоликовый бок статуэтки.
– Надо отмыть как следует, – сказала я, передавая Глебу свой трофей. – Это очень ценная вещь. Челлини.
– Да ну! – ответил он без всякого выражения.
– А ты думаешь, из-за чего весь этот сыр-бор разгорелся? – строго сказала я. – Медальон у Вадим Петровича пока хранится, я его потом принесу...
Глеб молча взвесил на ладони котенка.
– Оленька, – вдруг сказал он. – А что это за платье на тебе такое интересное?
Он свободной рукой подкинул пелерину за моей спиной.
– А что? – все так же строго ответила я. – Как раз только в таком полы мыть...
Он засмеялся через силу и обнял меня.
– Значит, ты с Вадимом Петровичем совсем помирилась?
– Не твое дело, – буркнула я.
– Ну-у, ты не права, – протянул он как будто даже с сожалением. – У нас в провинции всем до всего есть дело.
– Отстань...
В этот момент явилась тетя Зина с полными авоськами и очень удивилась беспорядку, царившему к комнате.
– А это что? – растерянно сказала она. – Это землетрясение было?
– Нет, – мне опять не хотелось ее пугать. – Это... это генеральная уборка. Я же тебе говорила вчера...
– Боже мой! – с ужасом произнесла она, перешагивая через груды вещей. – А это зачем? Зачем книжная полка на полу? Глеб, ну хоть ты-то...
– Очень много пыли... – важно ответил он. – Мы протирали книги.
– А на пол-то зачем бросать?! Здесь словарь Даля, потом, Чернышевский...
– Чернышевский? – в свою очередь ужаснулся Глеб, быстро прилаживая книжную полку на место. – Кто ж его сейчас читает?
– Ну не выбрасывать же!..
Они очень забавно препирались над книгами, а я в этот момент впала в какое-то странное оцепенение, на миг отрешившись от всего. Солнце светило в окна, и золотая пыль клубилась в его лучах... Одна мысль продолжала преследовать меня – мысль о том, что мир переменился раз и навсегда. Я теперь другая, и Глеб другой, и даже тетя Зина... Люсинда за окном была тоже другая. Теперь по городу ходили слухи, что она очень убивается из-за мужа, ходит к нему на свидания чуть ли не каждый день, носит передачи. И самое удивительное во всей этой истории, Миша Потапов простил ее – можно было предположить все, что угодно, но только не это смиренное, христианское прощение. Мрачный Минотавр выпустил своих жертв из лабиринта...
Я не знала всех тонкостей общения в семействе Потаповых, но мне казалось, что они счастливы сейчас – безумным, мучительным счастьем, которое тем острее, чем больше препятствий. Впрочем, ни одно семейное счастье не стоит таких жертв...
А те, другие, ехали сейчас навстречу солнцу. Я почему-то была уверена, что Ник думает только об Инессе...
* * *
Утром шел дождь.
Я проснулась поздно в этот день.
В коридоре шумели младшие Аристовы. Прошло больше месяца с тех пор, как ушла навсегда Инесса, и только сейчас отношения в их семье более-менее стали напоминать обычные человеческие, пелена черной меланхолии поредела и истончилась. Любовь Павловна стала шумно обсуждать с моей тетушкой какие-то коммунальные темы, Борис и Глеб как будто снова вернулись в свое мальчишеское состояние и даже позволяли себе иногда смеяться, Валентин Яковлевич затеял мелкий ремонт. Словом, все то, что еще так недавно казалось бессмысленным и ничтожным, оскорбляющим смерть, вдруг снова вышло на первый план.
– Князь! – орал за стеной Глеб. – Князь, вы вчера вечером забыли вымыть посуду! Что скажет наша гранд-маман?.. Я вам напоминаю – это не обязанность, это привилегия... Этюды Шопена и Рахманинова могут подождать.
– Не могут, – огрызнулся милый, обычно молчаливый Борис. – Сам бы помыл!
– Я наследник! Светлейший! А ты, Борька, – салабон-первогодок...
Они спорили о какой-то ерунде, но не зло, а скорее просто для того, чтобы пошуметь, повозиться, они напоминали разыгравшихся щенков.
– Кравчий, наливай вино, дворня, седлайте коней – сегодня великий князь желает осмотреть свои владения... – Глеб вопил какую-то ерунду до тех пор, пока не вышла Клавдия Степановна.
– Что это ты разорался так, Глеб? – сердито осадила она юношу. – И потом, какой же ты князь?
– А что?
– Ивашов с твоей матерью не расписывался. Вот если б по закону все было...
– Ха-ха-ха! Моя мятежная душа плевала на законы! Законы осуждают предмет моей любви... Кстати, один тип уже называл меня бастардом, но я единственный наследник короля в изгнании...
Он молол и молол какую-то несусветную чепуху, даже въедливой Клавдии Степановне надоело с ним препираться.
Все уже знали историю их семьи, но, странное дело, никого она не покоробила, некоторые даже стали благоговеть перед тем, что Борис и Глеб оказались сыновьями старого князя, – наверное, тому причиной была вновь вернувшаяся мода на благородных предков, и мало кого смущало, что мальчишки не носили фамилию отца.
Потом мальчишки загрохотали по коридору на роликах.
– «Я Жизнь мою мятежную пишу в благодаренье господу Природы, что, дав мне душу, блюл ее все годы. Ряд знатных дел свершил я и дышу», – завывая, произнес Глеб, проходя мимо моей двери.
– Что делал? – услышала я, как хитро спросил Борис.
– Блюл. Отчего малышня так подвержена звуковым ассоциациям?.. Это, Борька, один известный человек про себя написал, в середине шестнадцатого века. Скандальный, непримиримый и вспыльчивый, но очень честный. Звали его – неистовый Бенвенуто. Далее так: «Мой Рок жестокий без труда сношу; жизнь, слава, дар, дивящий все народы, мощь, прелесть, красота и стать породы; поправ одних, другим вослед спешу. Но мне премного жаль, что столько ране средь суеты потеряно годин: наш хрупкий разум ветр разносит всюду. Раз тщетно сетовать, доволен буду, всходя, как нисходил, желанный сын в цветке, возросшем в доблестной Тоскане». Тоскана – в Италии. Борька, ты бы хотел в Италию? Или во Францию?.. Ничего, мы когда-нибудь туда поедем...
