— Ну, допустим, даже и так… Все равно возникает естественное препятствие: с телевидением может быть связано зрелищное шоу, а не какая-то заочная викторина. Любой здравомыслящий человек заподозрит подвох.
— А что, у тебя знакомых в киножурналах нет, чтобы штампик на письмо поставили?
— Есть… Но ты представляешь, что будет, когда мы столкнемся с нею лицом к лицу? Мы ведь встречались на презентации твоей фирмы, она вполне могла меня запомнить. Представь, подходит она ко мне и спрашивает: «Геннадий Николаевич, а не замешан ли во всей этой странной авантюре мой супруг Борис Викторович Суханов?»
Каждую прямую речь Лаварев отыгрывал в лицах, сопровождая слова оживленной и потешной мимикой.
— А ты ей отвечай: «Нет, ваш супруг ни в чем таком не замешан. А почему вы вообще решили, что он имеет к этому отношение?»
— Нет, не смогу, — Генка тяжело вздохнул. — Врать я, понимаешь, не умею. Через это и страдаю…
С мертвой точки переговоры сдвинулись, когда Борис предложил оплатить поездку в Венецию всей съемочной группы и пообещал спонсорскую помощь для одной из новых программ. Лаварев оживился, мгновенно нашел выход из положения, прикинув, что и двум-трем сотрудникам вполне можно подкинуть «утку» про конкурс. После пятой рюмки уверенно заявил: «Считай, что договорились. На первое время иллюзию счастливого лотерейного билета я создам, а потом сам со своей женой разбирайся!» В общем, дело было почти сделано.
Борис был в Шереметьево, когда улетал самолет со съемочной группой. Видел Полю, напряженную, взволнованную, но из-за колонны все-таки не вышел. Да и к чему теперь было торопиться? Все равно она должна была вернуться через пару недель. Вернуться в Москву и к нему…
…А телевизор продолжал работать. Судя по разудалой бессмысленно-оптимистичной музыке за кадром, шла какая-то американская комедия. Он почему-то подумал о том, что Стеффери в комедиях не снимается. Да и какой из него, к чертовой матери, комедийный актер с такими омерзительно-правильными чертами лица, что хоть на плакат «А ты записался в общество трезвости?» И снова перед глазами возникла Поля в длинном кофейном платье с вырезом на спине. Он и без выреза этого мог сказать, что на самом позвоночнике у нее маленькая темная родинка. Он так ясно и больно помнил ее всю, ее длинные трепетные ресницы, ее смех, ее мягкие нежные руки… Так ясно и больно, что от этого можно было сойти с ума.
Борис знал, что в баре стоит нераспечатанная бутылка хорошего шотландского виски. Но для того, чтобы налить виски в стакан, требовалось встать, дойти до гостиной, повернуть ключик, включить свет на кухне, в конце концов! Это было выше его сил. Он так и просидел на кухне до утра, прикрыв глаза и бессильно уронив руки на светлую неполированную столешницу…
* * *
За десять дней, проведенных в Венеции, Поля успела достаточно близко сойтись с Ириной Завацкой. Они вместе работали над сюжетами, вместе обсуждали планы съемочной группы на следующий день. Ирина даже дала пару ценных советов по поводу Полиного пробного репортажа. Та, правда, попыталась заартачиться, заявив, что по сюжету будут оценивать уровень ее профессионального мастерства и пользоваться чьей-либо помощью нечестно. На что Завацкая отреагировала совершенно невозмутимо:
— То, что я тебе подсказываю, когда-то кто-то подсказал мне. Это приходит только с опытом и ни от таланта твоего, будь он хоть на грани гениальности, ни тем более от образования не зависит.
Вообще Ирина оказалась хорошей, нормальной девкой. В душу с расспросами не лезла, но почему-то чувствовалось, что положиться на нее можно. Они даже как-то пьянствовали вдвоем, закрывшись в Полином номере, и Завацкая рассказала, что тоже была замужем, развелась и потом очень пожалела об этом.
— Все познается в сравнении! — горько усмехалась она, добывая из банки оливки. — Как же я была уверена раньше, что хуже моего Завацкого просто быть не может! И вредный-то он, и ревнивый, и по дому мне не помогает. Все ему ведро с мусором припоминала, которое по неделе могло под раковиной стоять, пока сверху целая пирамида не вырастет… А посмотрела поближе на тех мужиков, что за мной, еще замужней, ухаживали, так Боже ж мой! Женька хоть порядочный был, честный, и характер у него, что ни говори, мужской, без всякой там дамско-интриганской слизи… И не любил меня никто больше, чем он…
Она курила, нервно затягиваясь, и на впалых щеках ее проступали болезненные красные пятна. А Поля думала о том, что Ирина сказала: «Я тоже была замужем». «Тоже была»… Ненамеренно, но жестоко подчеркивая, что и у нее, Поли, все в прошлом.
— А вы не пробовали с Женей начать все с начала? — спросила она, когда Ирина затушила в пепельнице очередной окурок.
— Нет. Сначала я сама не хотела, а потом у него другая баба появилась. Быстренько моего Женечку к рукам прибрала. Даже кота в доме завела. Черного! Хранителя, так сказать, домашнего очага… Я, кстати, кошек терпеть не могу. В особенности черных…
— А я лебедей, — Поля усмехнулась. — Черные лебеди приносят мне несчастье. Стоит о них вспомнить, тут же обязательно что-нибудь произойдет. Просто мистика какая-то… И в Москве, и здесь…
— Здесь-то ты их где нашла?
— А гондолы местные с изогнутой «шеей» и ма-аленькой такой головкой? Чем не лебеди?
Ирина улыбнулась каким-то своим мыслям и покачала головой.
— Ты особенно в черную меланхолию не впадай, — откинувшись на спинку кресла, она побарабанила пальцами обеих рук по подлокотникам, — а то уже и гондолы, видите ли, — к несчастью, и жизнь немила. Что, в конце концов, такого страшного произошло? Ну добавил Стеффери к твоему личному обаянию мировой известности! Так радоваться же надо, а не дуться на весь свет. Не хандри, Полька, не хандри…
Но почему-то не хандрить, как Поля ни убеждала себя, что в самом деле не произошло ничего страшного, у нее не получалось. Да и окружающая обстановка располагала, скорее, к светлой тоске, чем к безудержному веселью. И дух ушедшего Мастроянни витал над Лидо, отражаясь высокой грустью в бесчисленных портретах, и фильмы, заслужившие в этот раз призы, почему-то говорили о любви и смерти. Как ни странно, в трех-четырех из них, начиная с японского «Фейерверка», получившего «Золотого льва», и заканчивая «Крыльями голубки» с божественной Хеленой Боннем Картер, герои медленно умирали от лейкемии.
Алек стал героем дня еще однажды, когда показывали «Семь шагов» с его участием, но до самого закрытия фестиваля Поля с ним больше не виделась. Да она и не хотела его видеть и, укладывая вещи в кожаный чемодан, мысленно благодарила Бога, небеса, провидение за то, что все закончилось именно так, без лишних эксцессов. В общем-то, еще ничего не закончилось, еще трепетали на ветру фестивальные афиши, еще сновали повсюду со своими кино- и телекамерами коллеги по цеху, еще вопили в экстазе местные байкеры-кислотники на просмотре в «Палагалилео» «Заводного апельсина» Стенли Кубрика, но она уже думала о Москве, представляя, как совсем скоро сойдет с трапа самолета на бетонную полосу Шереметьево…
