Внезапно меня охватывает ужас, и я не в силах шагу ступить дальше. Солнечное сплетение словно сдавливает чей-то безжалостный кулак — вздохнуть невозможно.
— Может, не надо?.. — сиплю я. — Он же сказал... сказал, нам не положено...
Алекс протягивает ко мне руку, словно желая коснуться, но, видимо, вспомнив, где мы находимся, отдёргивает её.
— Не бойся. У меня здесь друзья.
— Может, это вообще не она. — В моём голосе слышны истерические нотки. Того и гляди, я совсем потеряю самообладание. Облизываю губы, стараюсь, чтобы они поменьше дрожали. — Может, всё это ошибка, огромная, огромная ошибка... Не надо было сюда приходить! Я хочу домой!
Понимаю, что выгляжу сейчас как капризный маленький ребёнок, желающий криком добиться своего. Но ничего не могу поделать — пройти сквозь эти двери кажется непосильной задачей.
— Лина, успокойся. Ты должна верить мне. — На этот раз он касается меня — совсем-совсем коротко, лишь едва мазнув пальцем по моему предплечью. — О-кей? Доверься мне.
— Я верю тебе, просто... — Всё вокруг: воздух, вонь, темень и гниль — гонит меня отсюда. Я хочу лишь одного — бежать. — Если её здесь нет... это плохо... но если она здесь... я думаю... это... это ещё хуже...
Алекс одно мгновение пристально вглядывается в меня.
— Лина, ты должна узнать.
Он произносит это чётко, решительно, и он прав.
Я киваю. Он дарит мне даже не намёк — тень намёка на улыбку, затем отворачивается и толкает дверь, ведущую в Отделение №6.
Караульное помещение выглядит так, как, по моим представлениям, и должна выглядеть камера в Склепах: бетонные стены, бетонный пол; если они когда-то и были окрашены, то сейчас и цвета не угадать — он превратился во что-то неопределённо-грязно-мышастое. Одинокая лампочка высоко под потолком едва-едва разгоняет мрак тесной клетушки. В углу — табурет, на табурете — охранник. Как ни странно, этот тип вполне нормального размера, даже, пожалуй, тощий. На морде прыщи, а волосы напоминают переваренные спагетти. Как только мы с Алексом переступаем порог, страж привычным движением крепче перехватывает свой автомат и едва заметно поводит стволом в нашу сторону.
Алекс застывает на месте. Я мгновенно на взводе.
— Вам сюда не положено, — скрипит охранник. — Запретная зона.
Впервые за всё время, что мы под сводами Склепов, я чувствую, что Алекс растерялся. Он нервно теребит свой бейдж.
— Я... Я думал, что здесь будет Томас...
Охранник слезает с табурета. Вот чудеса — он немногим выше меня, уж конечно, намного ниже Алекса, и тем не менее, из всех виденных мною сегодня тюремных стражей он наводит наибольший ужас. Что-то в его глазах невыразимо странное — они плоские и немигающие, как у змеи. До этого момента в меня никогда ещё не целились из огнестрельного оружия, и при виде длинного, тёмного туннеля автоматного ствола я чуть не теряю сознание.
— А, этот! Да, он здесь, всё правильно. Он теперь всегда здесь. — Охранник мрачно улыбается, не снимая подёргивающегося пальца с курка. Когда он говорит, его губы выворачиваются наружу и видны мелкие жёлтые зубы. — А что тебе за дело до Томаса? Откуда ты его знаешь?
В комнате воцаряется та же напряжённая тишина, что за стенами тюрьмы. Воздух напоён электричеством — того и гляди, полыхнёт молния. По одному маленькому признаку — Алекс прижимает стиснутые кулаки к боковым швам своих джинсов — я понимаю, что он лихорадочно пытается сообразить, как себя вести дальше, что сказать. Должно быть, ему ясно, что, назвав имя Томаса, он совершил ошибку: даже я, в своём полуобморочном состоянии, расслышала презрение и подозрительность в голосе охранника.
После бесконечной, леденящей кровь паузы — которая наверняка длилась всего несколько секунд — на лице Алекса снова невозмутимая, деловая маска.
— Мы слышали только, что была какая-то мелкая заморочка, вот и всё. — Довольно уклончивое высказывание. К тому же и сделано оно с небрежностью, разыгранной настолько отлично, что граничит с наглостью.
Алекс «машинально» крутит в пальцах свой бейдж, глаза охранника приковываются к этому предмету и — ура! — страж заметно расслабляется. К счастью, ему не приходит в голову взглянуть на значок поближе и повнимательней. У Алекса лишь первый уровень доступа в лаборатории, что означает: самое большее, что ему разрешено — это навестить каморку дворника, а у него хватает нахальства шататься по самым секретным запретным зонам в Портленде, словно у себя дома.
— Долгонько же до вас доходило, — бубнит охранник. — Уже несколько месяцев прошло. Да, видать, ДКИ неплохо работает. Сам понимаешь, не та штука, чтобы о ней трубить в городе.
ДКИ — это Департамент контроля за информацией (или, согласно циникам вроде Ханны, Департамент коррумпированных идиотов). Моя кожа покрывается гусиными пупырышками. Должно быть, в Отделении №6 что-то пошло очень не так, если даже ДКИ вовлечён в дело.
— Ну, знаешь, как оно бывает... — Алекс уже полностью оправился после своей оплошности, и теперь его голос снова звучит легко и беспечно. — Здесь попробуй, получи прямой ответ! Все как в рот воды набрали.
Ещё одно уклончивое высказывание. Но страж лишь кивает:
— И не говори. — Затем дёргает головой в мою сторону. — Это кто?
Я чувствую, как его взгляд прожигает мою шею в том месте, где у меня нет шрама — свидетельства проведённой Процедуры. Как многие, он бессознательно отшатывается, правда, всего на несколько дюймов. Этого, однако, достаточно, чтобы ко мне вернулось прежнее чувство униженности, неполноценности. Я опускаю глаза.
— Да никто, — говорит Алекс, и хотя я понимаю — он обязан так сказать, в моей груди возникает тупая боль. — Меня обязали показать ей Склепы, вот и всё. Повторный сеанс воспитательной терапии, так сказать.
Я затаиваю дыхание в уверенности, что вот сейчас охранник вышвырнет нас отсюда, и, фактически, желаю, чтобы он это сделал. И всё же... В стене за табуреткой виднеется дверь — тяжёлая, толстая стальная плита с кнопочной панелью управления. Напоминает подземный сейф Центрального Сберегательного банка в городе. Сквозь дверь с трудом пробивается какой-то невнятный шум — думаю, эти звуки издают люди, но не уверена.
Где-то там, за этой дверью может быть моя мама. Алекс прав: я должна узнать.
Только сейчас до меня начинает по-настоящему доходить то, о чём толковал мне вчера Алекс: всё это время моя мама была жива! Я жила и дышала — она тоже жила и дышала. Я спала — она тоже спала, где-то далеко от меня. Когда я лежала без сна и думала о ней, она, наверно, тоже думала обо мне. Осознание потрясает меня до глубины души, неся с собой и радость, и жгучую боль.
