Паскаль положил трубку и посмотрел на часы. Пятнадцать минут одиннадцатого. Чувство облегчения и надежды снова наполнило его. Ну, конечно же, Джини благополучно доехала до станции. И, наверное, пыталась дозвониться, пока он, как сумасшедший, названивал в больницы и полицию. Наверное, едет сейчас потихоньку в Лондон – тем самым поездом, который отправился из Оксфорда всего лишь три минуты назад. Значит, приедет в полночь. Должна приехать. И все у нее хорошо.
Некоторое время Паскаль был почти счастлив. Он пошел на кухню, чтобы сварить себе еще кофе, и сел за стол, подперев голову руками. Весь день он ничего не ел, но есть не хотелось. Паскаль пил кофе, чтобы успокоиться и привести мысли в порядок, однако кофеин в сочетании с никотином действовал возбуждающе. Внезапно вспомнился список вещей Макмаллена, который продиктовала ему Джини. «Если только Макмаллен действительно погиб», – сказала она. Если!
Он вновь просмотрел список. Если бы Джини не произнесла этой фразы, если бы не указала на несоответствия в записанных полицией показаниях о том, где и когда побывал Макмаллен, он ни за что не заметил бы так быстро, что в этом списке не так. Но поскольку она рассказала ему о своих открытиях, в глаза тут же бросились явные несуразности. Паскаль смотрел на две строчки, привлекшие его внимание, и тревога овладевала им с новой силой.
Список был составлен в высшей мере педантично. Было указано точное количество мелочи, найденной в карманах покойного. Давалось описание печатки на перстне, перечислялись: марка наручных часов, марка зажигалки – «Данхилл», разновидности кредитных карточек, сорт сигарет. «Бенсон и Хеджес» с «шелковым» фильтром – сигареты в Англии довольно популярные. Но все дело в том, что это вовсе не тот сорт и тип сигарет, которые курил Макмаллен. Он курил «Кэмел» без фильтра – привычка настолько необычная, что Паскаль сразу ее подметил. К тому же Макмаллен ни разу не воспользовался зажигалкой – закуривая, он всегда чиркал спичкой.
Не выходит ли так, что Макмаллен инсценировал собственную смерть? Или, может быть, на него было совершено покушение, но вместо Макмаллена убили кого-то другого, какое-то подставное лицо? Паскаль пытался разобраться во всем этом. Он напрягал память, стараясь воскресить в ней детали разговора с Хоторном, который вчера вечером Джини вела у Мэри и потом пересказала ему.
Складывалось впечатление, что Хоторну ничего не было известно об их свидании с Макмалленом в Оксфорде, в то время как предыдущие встречи в Риджент-парке и Британском музее тайны не составляли. Еще вчера Паскаль приписывал это коварству Хоторна, рассматривая в качестве хитрой уловки с целью выудить у Джини побольше информации. То, что по пути в Оксфорд за ними неотступно следовал «хвост», казалось ему неоспоримым. Как тут останешься незамеченным, когда почти две недели за тобою постоянно следят и прослушивают твои телефонные разговоры? Получалось так, что они вывели на Макмаллена его злейших врагов, и через какие-нибудь несколько часов после того, как встреча окончилась, тот был мертв. Паскаль опасался, что стал невольным виновником его смерти. Да что там опасался – он был уверен в этом.
Хоторн и сам провел ту ночь в Оксфордшире. Паскаль и Джини своими глазами видели, как он приехал к себе в имение. Цель этого приезда представлялась Паскалю вполне очевидной: Хоторну нужно было лично убедиться, что на сей раз Макмаллену заткнут рот раз и навсегда. Подобный сценарий напрашивался сам собой, однако теперь в нем было впору усомниться. Что, если Макмаллен не погиб? Что, если предчувствие не подвело Джини? Возможно ли, что Джон Хоторн невиновен или несет только часть вины? А может быть, его вообще следует оправдать?
У Паскаля зародилась новая мысль, которая принесла с собой и новое сомнение. От этой мысли ему стало дурно, он весь похолодел от нахлынувшего ужаса. Но отмахнуться от нее было невозможно, а потому оставался единственный путь – как следует ее проанализировать. Так или иначе, у него не было возможности выяснить, находится ли сейчас Хоторн в Лондоне. Предположим, что он в Оксфордшире. Предположим, Джини знала об этом. Вот вам и объяснение, почему сегодня она так рвалась в Оксфорд. Если же она встретилась там с Хоторном, то объясняется и эта длительная задержка.
Паскаля будто пружиной подбросило с места. Он заметался из угла в угол. Нет, говорил он себе, это полностью исключено, это невозможно. Джини не стала бы лгать ему в глаза. Если бы ей было точно известно, что Хоторн в Оксфордшире, то она наверняка сказала бы ему об этом. С другой стороны, Джини могла действовать импульсивно. Она могла попытаться разыскать Хоторна и, узнав, где он находится, пошла к нему на свидание. В таком случае… Паскаль закрыл лицо руками. Он изо всех сил пытался унять свое отравленное ревностью воображение, но тщетно.
В его разгоряченном сознании проносились мимолетные образы, вспыхивали, распадаясь на искры, язычки злого пламени. Ему до сих пор не было доподлинно известно, что произошло прошлым вечером между Джини и Хоторном, и, кажется, он уже никогда в жизни не сможет узнать или понять этого. Перед его мысленным взором вставал Хоторн, бесстыдно прикасающийся к Джини. Паскаль отчетливо представил, как он трогал или мог трогать ее, и это было хуже всякой пытки. Потом представилась Джини, отвечающая на ласки Хоторна, но стыдящаяся этого и не желающая признаться в этом ни самой себе, ни Паскалю. Если вчера все обстояло именно так, а сегодня вечером встреча повторилась, то разве она не ответит на его ласки снова?
Джини в рука другого – эта картина вырисовывалась особенно контрастно, как молнией, озаренная болью. Хоторн прикасался к ее грудям и раздвигал ее нога. Паскаль затряс головой, чтобы отогнать это проклятое видение.
Джини была для него очень близким человеком. Эту близость хранила каждая часть его тела. И каждая частичка ее тела принадлежала ему. Не только его сердце, его глаза и уши, но и руки, гениталии, губы помнили ее любовь и ласки. «Стоп!» – говорил он самому себе, однако его воображение никак не унималось. Молнии продолжали выхватывать из тьмы сознания один знакомый образ за другим: выражение ее глаз, перед тем как он входит в нее, ее лицо, застывшее после этого в экстазе, ее тело, поднимающееся, чтобы слиться с его плотью, ее рот, расслабленно приоткрывающийся, когда он замедляет ритм, ее слепая, дикая одержимость, передающаяся ему, знающему, что после одного-двух движений она не выдержит и кончит. Все эти жесты, движения, прикосновения он считал теперь принадлежащими только ему и никому больше. Даже мимолетное воспоминание об этих интимных подробностях будило в нем ненасытное желание. Повернувшись лицом к стене, он за одну секунду вспомнил влажные пряди ее волос, соленый вкус ее груди и ту отчетливость, с которой в ее серых глазах читалось потрясение всякий раз, когда он входил в нее. Эти расширявшиеся глаза особенно возбуждали его.
