– Где свидетель? – вопросил председатель комиссии.
Главный прокурор ответил:
– Господа, насколько мне известно, никто понятия не имеет о местонахождении свидетеля. Мне сообщили, что мистер Соумс посылал за ним в отель, но там свидетеля не оказалось, не было его там со вчерашних одиннадцати часов вечера.
Адвокат ответчика, сэр Чарлз Рассел, поднялся со своего места:
– Господа, если произошла какая-либо задержка с появлением свидетеля в суде, то я должен просить вашу светлость немедленно издать постановление о его аресте.
Председатель комиссии ответил, что немедленно займется этим.
Но прежде чем постановление было подписано, поступили сведения о том, что мистер Пиготт в присутствии сержанта ирландской полиции мистера Шаннона предыдущим вечером сделал официальное заявление прямо в своем отеле. Этот жалкий человек признался в том, что письма были подделаны им в собственных целях.
Он не смог устоять перед приманкой, предложенной мистером Хьюстоном, секретарем ирландского патриотического союза верноподданных, который собрал доказательства того, что преступление совершили националисты. Он составил памфлет под названием «Парнеллизм без маски» и предложил своему старому приятелю Ричарду Пиготту, этому простодушному, бесхитростному и вечно нуждающемуся в деньгах малому, хорошие деньги за любую улику, которую тот смог бы состряпать против Парнелла и партии националистов. А особенно он не поскупится заплатить за какие-нибудь документы. Собрав необходимое количество гиней на дорожные расходы, мистер Пиготт появился в Париже и намекнул мистеру Хьюстону, что обнаружил обличающие документы, находящиеся в некоей черной сумке, по неосмотрительности забытой кем-то из «невидимых», которые виновны в убийствах в Феникс-Парке. Среди этих документов были также письма, подписанные Парнеллом и Патриком Иганом.
Мистер Хьюстон, придя в неописуемый восторг, взял эти письма, заплатив за них мистеру Пиготту шестьсот фунтов, что, безусловно, являлось целым состоянием для этого нищего мерзавца, и отправил это «богатство» в Англию.
Поразительно было то, что у главного редактора «Таймс» достоверность этих писем почти не вызвала сомнений и желания проверить факты. Он обсудил этот вопрос с юрисконсультом «Таймс» и с графологом, после чего они устроили страшную атаку на такого знаменитого и выдающегося человека, как лидер ирландской партии.
История эта попахивала весьма дурно, а влиятельная «Таймс» не получила никакого удовольствия от того, что ей пришлось приносить сдержанные извинения:
«Мы считаем своим долгом выразить наши глубочайшие и искренние сожаления, что были вынуждены опубликовать письма касательно мистера Парнелла».
Спустя несколько дней история мистера Пиготта плачевно завершилась в Мадриде. Опозоренный и убогий, он застрелился в спальне отеля.
А мистер Парнелл на короткое время стал национальным героем Англии – страны, которую он люто ненавидел. Где бы он ни появлялся, везде его встречали с восторгом и овациями. Когда же он поднялся со своего места в парламенте, чтобы произнести речь, зал встретил его громкими аплодисментами. Все члены либеральной партии в знак почтения к нему встали. Мистер Гладстон повернулся и лично поклонился ему, демонстрируя всему парламенту, что он по-прежнему непоколебимо поддерживает Парнелла и билль о гомруле. По правде говоря, на тот момент мистер Гладстон был всего-навсего лидером оппозиции, но это не могло продолжаться вечно. Консерваторы, весьма вероятно, проиграют следующие выборы, зато потом старик – мужественный и непоколебимый, несмотря на возраст, – вернется на свой пост.
Обо всем этом и размышлял Парнелл под грохот оваций. Но если он и испытывал небывалый подъем, то не показывал этого. Он стоял с гордо поднятой головой, возвышаясь над толпой и с нетерпением ожидая, когда все рассядутся по своим местам. Инцидент, из-за которого все аплодировали ему, завершился. Теперь предстоит заниматься более важными делами.
Спокойный, уверенный в себе, бесстрастный и излучающий какой-то сверхъестественный магнетизм, Чарлз ждал. И когда наконец аплодисменты затихли, он произнес тихим, спокойным голосом:
– Ответьте мне, есть ли здесь кто-нибудь, кто осмелится встать со своего места или сидя, кивком головы или словом, сказать, что он верит в то, что существуют хоть малейшие сомнения в том, что эти сфабрикованные письма не были написаны и подписаны мною?!
И снова зал разразился аплодисментами и ободряющими криками, а когда все опять стихло, пышущий энтузиазмом Тим Хили поднялся и сказал, что лично его никогда не волновали обвинения со стороны «Таймс». Так пусть ирландская партия вслед за своими отцами продолжает великое дело и пусть те, кто оклеветал Джона Митчелла, Смита О'Брайена, Эммета и Вульфа Тона, продолжают свою гнусную клевету и политические преступления – этим они сделают себе только хуже, поскольку ирландская партия сохранит за собой полное доверие своих соотечественников и будет продолжать гордо нести знамя ирландского народа. И никому не дано опорочить это знамя!
Еще он добавил, что не сомневается в том, что месяц тому назад один из членов консервативной партии мог выйти вперед и заявить, что письма поддельные, а Пиготт убит в Мадриде из-за достопочтенного представителя от города Корк.
Раздался сдержанный смех, намного сдержаннее, чем обычно позволяли себе в парламенте по отношению к членам ирландской партии. Этим и закончилось длительное и утомительное дело, и Кэтрин, сидящая на женской галерее, скрывала за вуалью слезы, струящиеся по ее щекам, – слезы гордости и восторга.
Она бесконечно устала, на какое-то время ей показалось, что человеческие фигуры перед нею слились в бесформенную, безликую, темную массу, похожую на стаю ворон, которые с громким карканьем дерутся, готовые разорвать на куски самую слабую из них.
Странно, но их мысли были настолько созвучны, что, когда Кэтрин спросила, счастлив ли Чарлз, – ибо таких оваций она никогда еще не слышала, – он ответил:
– Целую неделю эти овации сидят у меня в глотке. Эти приветственные вопли очень напоминают мне крики и завывания толпы, которая при мне однажды пыталась линчевать человека.
Кэтрин невольно задрожала от ужаса.
– Не надо так думать. Лучше наслаждайся своей популярностью.
– Я буду, конечно, наслаждаться, отчасти меня это даже забавляет, но этим меня не купишь. Никогда. Ведь они просто испытывают чувство вины из-за своей ошибки по отношению ко мне. Чисто английское преклонение перед законами. Я рад, что у ирландцев есть религия, поскольку в Ирландии очень мала надежда, что там будут так поклоняться законам.
