Каково же было его удивление, когда по возвращении с прогулки супруга устроила ему обжигающе-ледяной скандал, в первую очередь поинтересовавшись, не принимает ли он ее за идиотку, полагая, что она неспособна почувствовать слежку и узнать в толпе своих собственных охранников? А во вторую заявив, что не желает видеть его у себя в спальне до тех пор, пока он не начнет доверять своей жене и со своей стороны не прекратит ей врать.
И тогда он понял, что все серьезнее, чем он предполагал. Он пытался ее переубедить, используя уговоры и запугивания, но в данном случае проверенные методы не подействовали. Она стояла на своем, заявляя, что не желает чувствовать себя преступницей, которую под усиленной охраной ведут на казнь. Она желает чувствовать себя свободной, и об этот довод разбивались все его попытки договориться.
Ему пришлось согласиться, потому что жить без нее он не мог. Правда, она пошла потом на некоторые уступки, согласившись заранее обговаривать маршрут прогулки, чтобы его могли проверить до того, как она там проедет, но таскать следом за собой толпу охранников она по-прежнему отказывалась наотрез. Они помирились, но ненадолго. Князь, разумеется, ни секунды не собирался держать данное жене слово, отпуская ее в город почти без охраны, и снова приставил к ней сопровождение из тех, кого она раньше никогда не видела. Она снова заметила, последовал скандал, и отношения между ними снова испортились. Рил были запрещены прогулки, а князю закрыт доступ в ее спальню.
От неувязок, возникших в семейной жизни Рил, Таш испытал мрачное удовлетворение. Прошло то время, когда он корил себя за подобные чувства и думал, что для нее будет лучше, если она здесь приживется. Ему достаточно было пары недель, чтобы его совесть окончательно замолчала, потому что даже старому изгою, никогда не желавшему своей девочке такой же жизни, как у него, стало абсолютно ясно, что в этом Свигром проклятом дворце ей не место. И убедили его в этом даже не ссоры в княжеском семействе (милые бранятся — только тешатся), а то, что Рил ни разу после того, как обзавелась гитарой, не спела и не сыграла на ней для своего мужа. Ни разу. Таш хорошо знал ее, помнил, с каким нетерпением она бежала к нему с очередной балладой, и то, что она не пожелала поделиться своими песнями с мужем, сказало ему о ее отношении к князю гораздо больше, чем какие-то там ссоры. И мало того, что Рил для него не пела, она еще и пряталась, как могла, беря в руки гитару только тогда, когда супруга не было поблизости. Последние несколько дней это происходило глубокой ночью, когда она была уверена, что ее точно никто не услышит.
Она тихо наигрывала на гитаре что-то настолько тоскливое, что Таш решился приоткрыть дверь, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Несмотря на то, что шорох открываемой двери был еле слышным, она заметила его и подняла голову. Потом встала и подошла к двери. Выглянула.
— Кто здесь? — Повелительным тоном и без малейшего намека на страх.
Усмехнувшись про себя, Таш выступил из темноты и поклонился.
— Всего лишь я, ваше высочество.
Она смерила его задумчивым взглядом.
— Почему вы открыли дверь?
Он ответил почти правду, возможно, нарываясь на неприятности.
— Хотел послушать, как вы поете, ваше высочество.
Она слегка смутилась и порозовела, до боли напомнив ему прежнюю Рил.
— И вам понравилось?
— Да, очень. — Хотя ему, конечно, больше нравилось, когда она пела что-нибудь повеселее.
— Тогда не закрывайте дверь, я спою что-нибудь для вас! — Вдруг решила Рил и вернулась к креслу.
Сердце у Таша в очередной раз тяжело стукнуло и сжалось.
Все шло по самому плохому варианту из десятка написанных им для самого себя сценариев. Рил сама с ним заговорила, но в ее ясных, не умеющих лгать глазах Таш не заметил ни малейшего следа узнавания. Она его не помнила. Он подозревал это давно, не желая давать этим подозрениям веры, но ведь такое с ней уже один раз было. И что ему теперь с этим делать, Таш не знал. Как не знал и того, какая сволочь с ней это сотворила, и чего еще можно от той сволочи ожидать. В любом случае оставлять Рил здесь одну, лишенную какой-либо поддержки и защиты, он уже не собирался в любом случае. А вспомнит она его, или нет, это уже дело десятое.
На следующий день князь сдался и пошел на уступки, принимая все условия своей шантажистки-жены, и возвращающаяся с ужина Рил, на секунду задержавшись у дверей, высокомерно бросила Ташу:
— Зайдите на минуту, у меня есть к вам дело.
Удивленный Таш, провожаемый не менее удивленным взглядом Гвенка, вошел следом за ней.
— Как ваше имя? — Уже теплее спросила она, один за другим снимая с запястья тяжелые витые браслеты. То, что это — вопиющее нарушение всех приличий, все равно, что начать раздеваться перед чужим мужчиной, было проигнорировано ею полностью.
— Инор, ваше высочество. — Коротко назвался именем из легенды озадаченный ее поведением Таш.
— Я хочу, чтобы вы завтра и все последующие дни сопровождали меня на прогулках. — Он склонил голову, соглашаясь, но она продолжила: — Однако, я также желаю, чтобы вы продолжали дежурить у моих дверей по ночам. Я велю повысить вам жалованье, но мне хотелось бы знать: вы будете успевать отдыхать, или все это слишком тяжело для вас?
— Нет, — не задумываясь (а чего тут думать?), ответил Таш, — это совсем не тяжело для меня, ваше высочество. Я буду рад служить вам.
Она вдруг улыбнулась ему, легко и лукаво. Ее муж заплатил бы мешок золота за такую улыбку.
— Ловлю вас на слове, Инор! С этого дня вы будете принадлежать только мне!
Он ответил ей своей новой, кривой из-за шрама улыбкой.
— Я и так весь ваш, ваше высочество!
Честно говоря, Рил сама не знала, почему она решила приблизить к себе почти незнакомого человека. То, что ему понравилось ее пение, не имело никакого значения, и она прекрасно это понимала. Значение имело только то странное и нелогичное чувство доверия, которое неожиданно возникло по отношению к нему, и которое было слишком редким, чтобы его можно было с чистой совестью сбросить со счетов. С тех пор, как она пришла в себя во дворце, Рил ни разу не довелось испытать ничего подобного, скорее уж обратное, и ей просто хотелось, чтобы оно у нее было.
Но было и еще кое-что. С тех пор, как он встал у ее двери, Рил, проходя мимо него, почти физически ощущала, как в голове у нее проясняется, и она становится самой собой, живой женщиной со своими чувствами, мыслями и желаниями. И она, недобро усмехнувшись, решила, что оставит его у себя во что бы то ни стало. А если у ее мужа будут возражения, то он может оставить их при себе, потому что иначе дверь в ее спальню для него не откроется никогда.
