Стискиваю край гранитной скамейки до побеления костяшек, а потом провожу рукой по волосам, пытаясь подобрать слова. Но на ум ничего не приходит.
— Я видел родителей.
Желваки на моих скулах напрягаются. Я хочу услышать его голос еще раз.
— Как они?
Больная улыбка растягивает мои губы, и я опускаю голову, отчаянно покачивая ей.
— Не могут забыть тебя.
— Передай им, что у меня все хорошо.
Улыбаюсь, а у самого глаза жжет от тяжести слез, которая давит на веки.
— Ты сам-то как?
— Не знаю. Все изменилось. Вроде все так же, но все изменилось.
— А по мне, ты все тот же ворчливый старик.
Губы натягиваются до боли в скулах, и я не выдерживаю — прыскаю со смеху. Кажется, мы это делаем одновременно.
— Я так скучаю по тебе, — сдавленно выдыхаю и вжимаю ладони в острые выступы за неимением возможности обнять его. — Все бы отдал, чтобы вернуть тебя, — Втягиваю носом воздух и с трудом проглатываю горький ком в горле. — Я так и не смог заменить тебя родителям. — Смеюсь. Так громко, что ловлю себя на истерике. — Заменить, — поджимаю губы и качаю головой. — Разве это возможно вообще… Какой же я идиот, — провожу ладонями по лицу и давлю подушечками пальцев на веки.
— Ты должен простить себя, брат, и жить дальше.
Сжимаю челюсти до зубной боли.
— Думаешь, я не пытался?
— За что ты винишь себя?
— За все, — на одном выдохе.
— Она всегда любила тебя, Хаким. Я видел это.
— Это не давало мне права делать то, что я сделал. Я все испортил. Я виноват перед тобой, Рус. За то, что переспал с твоей любимой девушкой. За то, что исчез. За то, что игнорировал, когда ты так нуждался во мне. За то, что не пришел попрощаться. — Тяжело сглатываю и чувствую вкус слез, которые все же ускользают из моих глаз. Но я раздраженно стираю их с лица. — Если бы ты знал, как я жалею об этом. Все бы отдал, чтобы вернуться и все изменить.
— А я не хочу, чтобы ты возвращался. Я хочу, чтобы ты жил дальше.
Киваю, чувствуя, как дергается мое горло.
— Вы даже говорите с ней одинаково.
— У нас бы все равно ничего не вышло. Она слишком скучная. Тебе в самый раз.
Представляю, с каким веселым выражением он говорит эти слова.
Но ничего не отвечаю. Больно — пиздец.
— Ты любишь ее?
Молчу.
— Если любовь можно описать как многолетний процесс гниения, то да. Люблю. И, кажется, я уже дошел до стадии разложения.
— Не знал, что ты романтик.
Мои плечи сотрясаются от тихого смеха, а потом я говорю то, чего, наверное, не стоило произносить вслух:
— Она беременна. — Сжимаю волосы на затылке. — Видел бы ты, в каком она состоянии из-за меня, воскрес бы только для того, чтобы двинуть мне по роже.
— Думаю, Паша с этим справится за меня.
Киваю несколько раз, ощущая, как губы кривит болезненная улыбка. А потом в горле нервно перекатывается кадык, и я дергаю челюстью.
— Я был слишком жесток с ней. А теперь не знаю, как все исправить.
На несколько минут я погружаюсь в тишину ночи, нарушаемую лишь шелестом листьев.
— Пообещай мне кое-что.
Я набираюсь смелости и поворачиваю голову, позволяя тупому удару размозжить место, где раньше было мое сердце. Потому что прямо сейчас я вижу брата, смотрю на него и хочу сделать все, лишь бы этот момент не заканчивался. Плевать, даже если это галлюцинация.
— Что угодно, брат.
Говорить тяжело из-за охватившего горло жжения.
— Не пей больше никогда. Я хочу, чтобы ты прожил долгую счастливую жизнь, Хаким. Проживи ее за меня. Люби ее и вашего ребенка. Люби и не оглядывайся на прошлое. Важно только то, что впереди. Ты ведь знаешь… Я люблю тебя.
Горькая усмешка застревает в горле, и, прикрыв глаза, я отворачиваюсь и позволяю горячим слезам процарапать мои щеки.
— Обещаю, — сдавленно хриплю я. — Я обещаю, Рус.
А когда я открываю глаза… больше не вижу его. Пустота.
Резко втягиваю большое количество воздуха и задерживаю его в легких, пока их не начинает жечь. Шумно выдыхаю и растираю лицо ладонями. После чего поднимаюсь на ноги и кладу ладонь на гранитную плиту, чувствуя холод, когда медленно вожу по ней, смотря на застывшее лицо брата. Он улыбается. Всегда улыбался.
— Я тоже люблю тебя, сопляк.
Похлопав по плите, я разворачиваюсь и ухожу в глубину ночи, осознавая простую истину.
Мне не нужно было ее прощение. Или родителей. Я должен был сам простить себя. И, кажется, я в верном направлении… Хотелось бы в это верить. Но нужно сделать еще одну вещь, прежде чем я вернусь за Алевтиной, чтобы отвести ее на свидание.
Свидание.
Думаю, я действительно схожу с ума.
Глава 66
Алевтина
Расхаживаю взад-вперед, нервно выкручивая указательный палец и бросая взгляд на настенные часы. Черт… Он ждет меня внизу уже пятнадцать минут, а я все никак не могу решиться выйти из комнаты, несмотря на притяжение, которое невозможно описать словами. Чувствую себя какой-то пятиклассницей с синдромом Адели.
Хватит оттягивать неизбежное, Алевтина. Ты должна открыть эту чертову дверь и спуститься к нему. Сейчас же!
Если бы я позволила маме остаться со мной в комнате, это были бы ее слова. И, пожалуй, самая лайтовая версия. Она не любит, когда я сомневаюсь в себе. Ну а иначе у меня пока еще не выходит.
Тихо выдыхаю и вплетаю дрожащие пальцы в волосы.
Вот почему так сложно принять адекватную сторону Айдарова? Останавливаюсь и, приложив ладонь ко лбу, качаю головой. Сама ведь хотела этого от него. А что теперь? Как трусиха прячусь здесь, переживая, что мое платье недостаточно хорошо для его дизайнерского костюма.
Услышав глухой хлопок входной двери, вздрагиваю, ощущая, как сердце переворачивается где-то в желудке и начинает громыхать. Это Айдаров ушел?
Тут же порываюсь к окну и отодвигаю край шторы, чтобы выглянуть во двор.
А через мгновение я замечаю вышедшего из-за угла Хакима, и тогда мое сердце останавливается. На секунду мне кажется, что прямо сейчас он вырвет водительскую дверцу, запрыгнет в машину, вдавит газ в пол и умчится в закат. Но вместо этого, дойдя до своего «мустанга», Айдаров резко разворачивается и идет в обратную сторону, взъерошивая копну кудрявых волос. Каждое его движение бьет наотмашь, пока он, точно одержимый идеей сорвать с себя скальп, расхаживает туда-сюда по вымощенной плиткой дорожке и частично маминому газону. Это не очень похоже на того каменного Сатану, каким он еще недавно представал передо мной.
Прислонившись лбом к оконной раме, я прикрываю глаза и с трудом удерживаюсь от желания побиться об нее головой, словно привязанная к столбу лошадь.
А потом я снова заставляю себя посмотреть в окно и вижу, с какой яростью он сжимает и разжимает кулаки, продолжая топтать своими брендовыми ботинками мамин газон. Кажется, не я одна мучаюсь.
Поворачиваю голову в сторону стены и вновь бросаю взгляд на часы. Двадцать минут. Боже, какая же я дура. Извожу и его, и себя. А когда возвращаю свое внимание обратно к окну, Айдаров уже что-то печатает в телефоне, после чего, точно почувствовав мой взгляд на себе, поднимает глаза и ловит меня в ловушку мрачного обещания.
А я так и застываю как вкопанная, приложив ладонь к одичавшему в груди сердцу, пока Айдаров прожигает меня насквозь своим гневом и одновременно желанием, которое вспыхивает в его строгих глазах опасным блеском. Он пугает меня очевидным напряжением и в то же время очаровывает… Сигнал входящего сообщения вынуждает меня вздрогнуть, и я отшатываюсь от окна, немного приходя в себя.
Секунду еще смотрю на вспыхнувший экран мобильного на кровати и только потом подхожу. Взяв его в руки, читаю сообщение, от которого у меня перехватывает дыхание.
«Мое терпение на исходе. Не заставляй меня подниматься за тобой. Боюсь, тогда я не смогу быть нежным, Олененок».
