- А его надо удерживать?
- Каждого мужика надо удерживать. Особенно того, которого любишь. Которого хочешь. Который твой. Да, он поставил мне определённые условия, он не мог развестись, да и делать этого не собирался, у него для этого уйма причин, и самая главная – семейный бизнес, который придётся делить. И даже не делить, а рвать на части. Лиза только с виду покорная и понимающая, а на самом деле… Да и я прекрасно отдавала себе отчёт в том, что, по сути, ещё не заслужила счастья быть его женой. Но я знала одно – я хочу быть с ним, всегда. И я готова на всё ради него.
Я слушала сестру и смотрела на неё во все глаза, её рассказ меня потряс. В её голосе было столько зависимости от Романа Артуровича, столько преклонения.
- Ксеня, он же не женится на тебе никогда. Раз после стольких лет не сделал этого, неужели ты этого не понимаешь?
- Вика, ты глупая, - вдруг засмеялась она. – Мне не нужен штамп в паспорте. Мне нужно то, что между нами есть, то, что он даёт мне. Рома никогда не живёт наполовину. Ему нужно всё. А то, что здесь, - Ксения обвела рукой кухню, - всё это временно. Мы больше пяти лет с мальчиками прожили в Италии. Мальчики там родились, они там выросли. И в любой момент, как Рома решит, мы вернёмся домой. Я не останусь здесь, возможно, уехав в этот раз, больше не вернусь. Это Рома прилетает раз в месяц, решает дела по бизнесу, проверяет семью, и возвращается к нам, домой. А всё, что делает Андрей…
- Что делает Андрей?
- С этим домом, со старой фабрикой, его отец никогда туда не вернётся. У нас уже давно другая жизнь. У нас другие планы.
- Вот только вы забыли об этом оповестить других, - не удержалась я от замечания.
- Значит, это не важно.
- Что значит, не важно? – удивилась я. – Для тебя это не важно?
- Нет. Рома лучше знает, как для нас с мальчиками лучше. Он наш защитник, он хозяин в доме. Он отец. Он обожает детей, любит меня, а мы не представляем своей жизни без него.
Я смотрела на сестру с недоверием.
- То есть, ты всё делаешь так, как он хочет?
- Конечно.
- И что ты сделала? Сменила фамилию? Порвала все связи с семьёй?
Она снова вздохнула.
- Бизнес Веклеров, их производство, давным-давно поделено между всеми членами семьи, на четыре части. Деньги же Лизе достались в наследство. Поэтому любой скандал мог спровоцировать распад. Посмотри, как отреагировал Андрей, других доказательств этому не нужно. Мне нужно было сделать выбор – бороться за штамп в паспорте или просто быть рядом с любимым мужчиной. Я этот выбор сделала. И считаю его правильным.
- Странно, если бы Андрей отреагировал по-другому! Он только что выяснил, что его отец ведёт двойную жизнь, всем врёт, да ещё и дети у него есть!
- А кто он такой, чтобы отца осуждать? – тут же повысила голос Ксения. – У самого ещё ни котёнка, ни ребёнка, всё ответственность с себя снимает!
- Господи, что ты говоришь? – возмутилась я. – Это же не твои слова, это же Роман Артурович говорит!
- Вика, честно, я не знаю, зачем ты пришла, и что ты хочешь от меня услышать. Ничего менять я не стану, и против воли мужа не пойду.
- Он тебе не муж, - отрезала я, - судя по фамилии, муж у тебя итальянец.
Ксеня беспечно передёрнула плечами.
- Зато у меня теперь итальянское гражданство.
- Да, - кивнула я, - у тебя итальянское гражданство, у мальчиков итальянское гражданство, а, спрашивается, что сделал Роман Артурович, со всей своей честностью и принципиальностью? Со своей любовью к семейным ценностям? Также снял с себя любую ответственность?
- Всё в нашей жизни сделал он. Тебе не понять.
- И ради его удовлетворения ты готова отвернуться ото всех?
- У меня семья, Вика. – И упрямо повторила: - Тебе не понять.
- У меня тоже семья, Ксюша. Ту, которую ты позабыла. Но тебе, кажется, тоже не понять.
Мы обе замолчали, разозлённые, обиженные, непонимающие… Мне хотелось плакать, мне хотелось продолжать ей что-то говорить, доказать её неправоту, но слов у меня не находилось. Я смотрела на Ксеню и понимала, что она настолько комфортно обосновалась в своём удобном мирке, что никого слушать не станет. Она только повторяла: «Рома сказал, Рома решил», и на её лице в эти мгновения появлялось столько умиротворения, довольства, что спорить с ней было бесполезно. У неё, на самом деле, была своя жизнь, с детьми и с мнением мужа, или кем она его считала, спорить с ним она, не то чтобы не смела, а попросту не хотела. Складывалось впечатление, что однажды взяла и перечеркнула всю свою прежнюю жизнь, всё, присущее ей сумасшествие, планы, мечты и замыслы, всю свою сущность, и сосредоточила весь свой мир лишь на одном человеке. За чьей спиной она успокоилась, со всем смирилась, радовалась его присутствию рядом, занималась домом и растила его детей. И в ней, кажется, даже всплесками не возникали бури сопротивления, хотя бы той незавидной роли, по факту, любовницы, в которой она жила уже много лет. Как-то сюда ещё вплеталась история брака с итальянцем, по всей видимости, фиктивная, но теперь хотя бы понятно, почему никто не мог её найти по прежнему имени и фамилии. Их просто больше не было, не было, как и моей сестры. Передо мной сейчас стояла не Ксения Захарова, а женщина с другой внешностью, с другим отношением к жизни, с непонятными мне воспоминаниями и дальнейшими планами на жизнь. Передо мной стояла Оксана Кваттрокки. Позабывшая наш дом, наше общее детство, нашу семью. Всё, о чём она могла говорить, это о детях и о человеке, которого считала мужем, и об их жизни в Италии.
- Ты расскажешь родителям? – спросила она.
Я медлила с ответом.
- Не знаю… Как я могу такое рассказать? – в конце концов, удивилась я. – Они не переживут.
Ксения опустила глаза, в этот момент выглядела печальной и виноватой.
- Даже если ты расскажешь… я не приеду увидеться с ними.
От этих её слов стало пронзительно больно.
- Мне не столько стыдно, - продолжила она, - сколько… я не знаю, что им сказать. – Ксения пожала плечами. – Мне нечего. Наверное, потому, что я давно не их дочь. Той Ксени, Ксюши больше нет. Мне кажется, она осталась в больнице, среди неудачников и наркоманов. Мне потребовалось два года, чтобы вернуться к полноценной жизни. Рома увёз меня в Италию, и это самые лучшие мои воспоминания в жизни. Знаешь, многие бывшие наркоманы говорят о том, что им очень трудно держаться, что вокруг много соблазнов, что хочется снова ощутить ту эйфорию… А для меня это ужас. И никакой эйфории я не помню, только бесконечный бег по кругу, сначала неуёмное веселье, а потом злость, боль, грязь вокруг, какие-то люди, и полная безысходность. А после этого солнечная Кампания, и я самая счастливая женщина в мире. И это ощущение и стало для меня наркотиком. И я никому не позволю это у меня отобрать. Надо будет – буду драться, с кем угодно. Так можешь своему Андрею и передать.
Я на сестру посмотрела.
- Он не мой.
Мы встретились с ней взглядами, и сестра мне сказала:
- Захочешь – будет твой. А не захочешь – сдашься.
Это я комментировать никак не стала. Поводила пальцем по столешнице.
- Значит, ты скоро уедешь?
- Как только Рома закончит дела, заключит несколько сделок в Европе, так мы сразу и уедем. Под санкциями работать очень трудно. Из России проще.
- А как же его семья?
- А что его семья? – удивилась Ксюша. – У них всё хорошо, они ни в чём не нуждаются. Рома всё для этого делает. Он, вообще, всё для всех делает. Остаётся только наизнанку вывернуться.
- Зато смелости признаться у него не хватает, - не удержалась я от язвительности.
В ответ мне достался жесткий взгляд. И Ксения даже меня обрезала:
- Ты ещё слишком молода, чтобы до конца всё понимать.
- Да всё я понимаю. – Я поднялась из-за стола. – Просто твой Роман Артурович до паники боится раздела имущества. А тебе поёт песни о своём благородстве.
На это Ксеня обиделась, всерьёз обиделась. Настолько, что не стала мне больше ничего говорить, и, вообще, отвернулась. А я ещё постояла, смотрела на неё. Понимала, что, скорее всего, вижу её в последний раз. Но в чём-то она была права. Передо мной стоял совершенно чужой человек. С другой внешностью, с чужим именем. И нам, кажется, нечего было сказать друг другу на прощание. Но я всё же нашла слова.
