этой жизни, так это то, что любящие люди так не делают. Так, как со мной поступила ты, поступают законченные эгоисты, которым важнее всего собственный комфорт в уютном лживом мирке, а не реальные чувства другого человека!
Ощущаю, как кровь стремительно отливает от лица. Кожу на щеках начинает покалывать мелкими иголочками. Снова хочется плакать, но глаза остаются совершенно сухими, только сводит живот, и в груди что-то дребезжит, разбитое и сломанное.
Под тяжелым взглядом Кирилла я пытаюсь найти для себя какую-то новую точку опоры, но ее нет. Я ведь тогда действительно думала, что поступаю правильно. Какую ужасную ошибку совершила, я поняла уже потом, позднее. Но Кирилл прав, я могла прийти к нему. Рассказать правду. Даже если бы он прогнал, было бы легче. Все было бы легче, чем то, что есть сейчас. И я словно сломанная кукла, у которой внутри, за пластиковым фасадом, нет ничего, кроме пустоты, и он как израненный зверь, который мечется по кухне, не в состоянии найти себе места.
Пять лет.
Последние пять лет – на моей совести.
– Когда мы были вместе, я просил тебя говорить со мной. Просто говорить. Быть со мной честной. Рассказывать, делиться. Неужели я о многом просил?
Я качаю головой.
– Тогда какого хера ты все за меня решила, Лера? Почему не дала мне права голоса в той ситуации? Почему с тобой все через одно место получается? Что в истории с Вадиком, что с твоим гребаным мужем, что сейчас… Ты его даже не любила! Я бы мог понять, да, черт возьми, я принял как факт то, что ты его любила. Но так… Это просто выше моего понимания! Я так старался с тобой. И тогда… И даже сейчас. Сегодня вечером в гостях у друзей мне казалось, что еще есть что-то между нами, есть шанс… Но в отношениях с тобой, похоже, я просто заранее обречен на провал. Что бы я ни делал.
– Это не так… Кирилл…
Я встаю со стула и делаю попытку подойти к нему, но он отшатывается от меня как от прокаженной.
– Что еще?
– Ч-что ты имеешь в виду? – ощущаю, как от неприятного предчувствия в груди болезненно сокращается сердце.
– Что еще произошло между вами? – спрашивает мрачно. – Не смей врать мне, что ничего, потому что за пять лет ты превратилась из пышущей жизнью девушки в анорексичную развалину с расшатанной нервной системой. Поэтому я спрашиваю еще раз: что он сделал с тобой?
– Ничего. – Мой голос похож на писк, потому что я не готова… Не готова к этому…
– Соврешь мне еще раз – я выйду из квартиры и, твою мать, на этом поставлю жирную точку, обещаю. – Тон его голоса резкий и устрашающий. – Что. Было. Еще.
Хватаю ртом воздух, потому что кажется, что под грузом темной правды, которая рвется наружу, я начинаю задыхаться. Не хочу… Я спрятала все это так глубоко… Никто не знал… И Кирилл не должен.
– Лера. – Мое имя как удар хлыста. Набор букв, а мне физически больно, будто он только что исполосовал мою кожу.
Кирилл подходит ко мне и кладет ладони на мои плечи.
– Говори.
– Один раз… – Чтобы не заплакать, я фокусируюсь на невидимой точке на его груди. – Он попытался схватить меня и заставить… Он был такой сильный, я не могла ему противостоять…
– Дальше, – говорит тихо, но твердо. И только усилившееся давление его пальцев на моих плечах выдает бурлящие в нем эмоции.
– Я дотянулась до лампы на столе и ударила его… – шепчу я. – Несильно, даже крови не было, но я смогла убежать. Уехала из дома. Провела ночь в гостинице.
– Почему вернулась?
– Он извинился… Плакал. Сказал, что без меня не выживет… – с трудом сглатываю ком в горле, продолжаю говорить, чувствуя, что вскрывшийся пузырь неприглядной правды о моей семейной жизни готов утопить меня в своей горечи. – Он и правда больше меня не трогал… Но со временем… Он просто говорил. Разные вещи.
– Какие? – чувствую, что, несмотря на то что слушать это ему непросто, он намерен добиться от меня полной капитуляции.
– Что я некрасивая. Что фригидная. Что никто не захочет меня. Что я всегда буду одна, потому что я не женщина…
Кирилл грубо матерится. Снова и снова. Убирает руки с моих плеч, из-за чего я сразу ощущаю себя покинутой. Запускает ладони в волосы и несколько секунд покачивается на пятках с закрытыми глазами. Я, наверное, никогда не видела его в таком пугающем тихом бешенстве.
– Мне нужно подумать, – говорит глухо, избегая смотреть на меня. – Нам обоим не помешает остыть. Сейчас я точно не в настроении говорить с тобой и видеть тебя. Завтра я уезжаю в Калугу по делам.
– Кирилл, – умоляю я. – Пожалуйста…
– Просто нет. Достаточно. Сейчас лучше помолчи.
Гордеев уходит в спортивных штанах, накинув лишь деловую рубашку, которая совершенно с ними не сочетается. На моей памяти я впервые вижу его таким – потерянным, несобранным, даже хаотичным.
Дверь захлопывается за ним с глухим стуком, и мне приходится зажать рот ладонью в безуспешной попытке заглушить отчаянное рыдание, которое рвется, нет, не из горла, оно рвется из распавшегося на мелкие осколки сердца.
Мое пробуждение следующим утром сопровождается мучительной мигренью и скребущим ощущением в горле. Соскользнув с кровати, иду в ванную. Сил на душ нет – просто умываю лицо холодной водой и чищу зубы. Закинув в себя таблетку от головной боли, с трудом найденную в недрах рюкзака, сразу же возвращаюсь в постель и на несколько часов забываюсь беспокойным сном.
К обеду дискомфорт в горле превращается в полноценную боль, а к мигрени добавляются насморк и ломота во всем теле. Понимая, что заболеваю, заставляю себя добраться до кухни и сделать чай с лимоном. Эти нехитрые действия окончательно лишают меня сил – я снова ложусь спать, отчаянно надеясь, что к вечеру меня отпустит.
Понятия не имею, сколько времени провожу в постели, будит меня неясный шум, который доносится из коридора. Распахиваю глаза, не сразу понимая, где нахожусь: за окном уже темно, а мои ноги запутались в простыне, будто на меня надели смирительную рубашку. Пока воспоминания вялым потоком возвращаются ко мне, сердце успевает разогнаться до критической отметки, но осознание реальности все меняет: яркая вспышка радости в груди на время затмевает даже ужасное самочувствие. Я вскакиваю на ноги, обрадованная тем, что пришел Кирилл, и, игнорируя пульсирующую боль в висках, мчусь ему навстречу. Но, к моему потрясению, в коридоре меня ждет не он – там во
