Мне очень не нравились подростки, не сумевшие смириться с вероломством подружки, насмешками одноклассников или мелкими ссорами с работающей матерью-одиночкой — не сумевшие отсидеть свой жалкий срок в своей жалкой школе так, как все мы, — неотвратимо вторгнувшиеся со своими ничтожными проблемами в жизнь других семей. То же самое мелочное тщеславие заставляло их более нормальных сверстников царапать свои жалкие имена на национальных памятниках. И еще жалость к себе! То близорукое существо Будем, кажется, оставило записку одному из своих друзей перед тем, как взять в руки отцовское охотничье ружье и устроить бойню. «Всю жизнь надо мной смеялись. Меня избивали, меня ненавидели. Можешь ли ты, общество, винить меня за то, что я делаю?» И я думала: «Да, кусок дерьма! Не задумываясь!»
Майкл Карнел из Падьюки был того же сорта: толстяк, над которым измывались и который упивался своими мелкими страданиями, как купанием в грязной луже. В прошлом у него никогда не было проблем с дисциплиной; худшее, в чем его уличали, просмотр телеканала «Плейбоя». Карнел отличился тем, что открыл огонь — подумать только! — по молящимся. Он умудрился убить троих учащихся и ранить пятерых, но, судя по поминальным службам и плакатам в окнах классных комнат, на одном из которых были фотографии не только жертв, но и самого Карнела с изображением сердца — утвердившиеся в вере после испытания отметили свое возвращение прощением убийцы.
В тот октябрьский вечер мы узнали о бойне в Перле из «Часа новостей с Джимом Лерером». Я
взорвалась:
— Господи, кто-то называет его педерастом или толкает в коридоре, и вдруг ой, ой, я расстреляю всю школу, я должен освободиться от этого ужасного давления! С каких это пор американские дети стали такими неженками?
— Да, напрашивается вопрос, — согласился ты, — почему нельзя, как раньше, решить вопрос в честном бою?
— Может, боятся испачкать ручки. — В этот момент в кухню проскользнул Кевин. Он явно подслушивал, как обычно предпочитая этот метод участию в семейных беседах. — Кевин, разве мальчики из твоей школы не улаживают разногласия старомодным кулачным боем?
Кевин остановился и взглянул на меня. Он всегда раздумывал, заслуживает ли мой вопрос его ответа.
— Выбор оружия, — наконец сказал он, — половина победы.
— И что это должно означать?
— Будем слабохарактерный, непопулярный. Слишком мало шансов в драке. У пончика больше шансов с тридцатимиллиметровым. Разумный выбор.
— Не такой уж разумный, — пылко возразила я. — Ему шестнадцать. Шестнадцатилетних в большинстве штатов судят как взрослых. И дают пожизненное. (Действительно, Люку Вудему дали три пожизненных срока и еще 140 лет в придачу.)
—И что? — Кевин сдержанно улыбнулся. — Жизнь парня уже закончилась. Но он успел повеселиться так, как большинству из нас никогда не удастся. Повезло.
— Успокойся, Ева, — вмешался ты, когда я возмутилась. — Твой сын тебя дразнит.
Трудностей в жизни Кевина было немного. Он был умен, но ненавидел школу; у него было мало друзей, а единственный, кого мы знали, был угодливым. Двусмысленные инциденты вроде случаев с Виолеттой и назовем - ее - Элис подавали тихие сигналы тревоги, кои, кроме меня, никто не слышал. Все же характер проявляется с удивительным однообразием, будь то на поле боя или в супермаркете- Для меня все, что касалось Кевина, было гармоничным. Какими бы высокопарными ни казались мои теории о его отношении к жизни, давай сведем их к одному слову: злоба. В результате, когда декабрьским вечером 1997 года двое полицейских из Оринджтауна появились на нашем пороге с Кевином и его неприятным другом Леонардом Пугом, ты был шокирован, я же подумала, что это могло случиться гораздо раньше.
— Чем могу быть вам полезен, офицеры? — услышала я твой голос.
— Мистер Качадурян?
— Пласкетт, — поправил ты, и не в первый раз. — Но я отец Кевина.
Я помогала Селии с домашним заданием, однако подкралась и встала за твоей спиной, сгорая от болезненного любопытства.
— Нам поступила жалоба от водителя, и мы нашли вашего сына и его друга на пешеходном мостике через шоссе 9W. Представляете, где это? Нам пришлось побегать за этой парочкой, но совершенно ясно, что именно они бросали обломки на проезжую часть.
— В автомобили или просто на пустую дорогу? — спросил ты.
— Какой интерес бросать камни на пустую дорогу? — рявкнул второй полицейский.
— В основном это были воздушные шары с водой, пап! — сказал Кевин из-за спины полицейского. Его голос в то время ломался, но в разговорах с тобой, Франклин, он поднимался на октаву.
— Водитель звонил не из-за шаров с водой, — заявил второй полицейский потолще и пониже и явно более взвинченный. — Это были камни. И мы проверили шоссе по обе стороны моста — полно камней.
— Кто-нибудь пострадал? — вмешалась я.
— Слава богу, прямых попаданий не было, — сказал первый полицейский. — То есть парням очень, очень повезло.
—Какое везение, когда тебя хватают копы, — прохныкал Денни.
— Не испытывай судьбу, парень, — пригрозил более сердитый полицейский. — Рон, я все же считаю, что мы...
— Послушайте, мистер Пластик, — перебил первый полицейский. — Мы проверили вашего сына через компьютер, он чист. Насколько я вижу, он из хорошей семьи. (Хорошей, читай богатой.) Поэтому мы ограничимся предупреждением. Но знайте, что мы серьезно относимся к таким вещам...
— Черт! — воскликнул второй полицейский. — Пару лет назад какой-то подонок швырнул квотер перед женщиной, которая ехала со скоростью семьдесят пять миль. Разбил ветровое стекло и попал ей прямо в голову.
Рон бросил на напарника взгляд, говоривший, что чем скорее они разделаются с нами, тем скорее попадут в «Данкин донатс».
— Надеемся, вы поговорите с этим молодым человеком по всей строгости.
— Обязательно, — сказала я.
— Я думаю, он понятия не имел об опасности, о которой вы говорите, — сказал ты.
— Ну да, — сказал коп номер два. — В этом-то вся прелесть бросания кирпичей с мостика. Такое безвредное развлечение.
— Я высоко ценю вашу снисходительность, сэр, — продекламировал Кевин. — Я понял урок, сэр. Это больше не повторится, сэр.
