- Ну, что случилось? Ядерная война началась? Архангелы страшный суд возвестили? Что с тобой?
Она вырвалась из моих рук, отошла к окну. Стоя ко мне спиной, всхлипывая, икая, враждебно заявила:
- Я ухожу от тебя, Паша.
Паша! Паша, а не Павлик! Раньше она никогда не называла меня так. Я обеспокоился, сами понимаете. Но пока ничего не понимал.
- Что?
- Я ухожу от тебя.
- Куда? - мне казалось, это происходит не со мной, с кем-то очень похожим на меня, а сам я наблюдаю катастрофу в моей жизни со стороны.
- Сегодня утром пришла телеграмма от Серёжи Дмитриева. Ты уже на работу ушёл. Ты помнишь Серёжу Дмитриева? Ты должен его помнить. Рыжий такой. В веснушках весь. И руки в веснушках.
Она повернулась ко мне, смотрела с непонятной надеждой. Я совсем запутался. Причём здесь Дмитриев? Почему я должен помнить какого-то Дмитриева? Мне вообще этот рыжий приятель Костьки никогда не нравился. Оля не стала дожидаться, пока я соизволю вспомнить. Слёзы текли у неё по лицу градом. Она вытирала их обеими руками, слизывала с губ. Продолжила так, словно я знал, о чём речь:
- Большая очень телеграмма. Костя при смерти.
Машинально взяла с подоконника грязное полотенце, которым я утром протирал свой “дипломат” и забыл положить в корзинку с грязным бельём. Промокала этим полотенцем слёзы. Бр-р-р! Меня всего передёрнуло.
- Ты не понял?! Костя умирает!!! - закричала мне.
Никогда прежде не замечал в Оле склонности к мелодрамам. Потому сейчас её поведение показалось мне плохой игрой дешёвой актрисы. Может, она в рассудке повредилась?
- Мне самой не всё понятно, - запинаясь, пояснила Оля. Она видела по моему лицу, что я ей не слишком верю. - Серёжа телеграмму составил бестолково. Какое-то дерево, какой-то ураган. Дерево свалилось, придавило Костю, и Костя умирает. Ну, вот, я еду к нему.
Она опять заплакала.
- Зачем? - тупо спросил я. Ещё как следует не разобрался в творящемся у меня внутри, но уже начинал постигать - происходит не глупый розыгрыш, не пошлая шутка. Подобными вещами не шутят.
- Боже мой! - вскинулась Оля. - Как ты не понимаешь?!
Я пожал плечами.
- Действительно не понимаю. Например, чем ты можешь ему помочь? Косте, естественно, не этому вашему конопатому… Дмитриеву. Тебе, с твоим больным сердцем, ехать к чёрту на куличики не стоит. Можешь не выдержать, сердчишко подведёт. Кроме всего, если Костя и впрямь, как ты говоришь, при смерти, то ты можешь не успеть. Вдруг он умрёт раньше, чем ты до него доберёшься? Да и зачем? Попрощаться? А хоронить его - вовсе ни к чему тебе такие потрясения.
- О, боже! Что ты за человек?! - простонала она, сцепив зубы, и, видимо, едва сдерживаясь. - Как ты до сих пор ничего не понял?!
- Чего не понял? - сыграл я под дурака. Хотя всё уже давно понял и ничему не удивлялся.
- Я люблю его. Понимаешь ли ты? Люблю. Его, а не тебя. И всю жизнь любила.
- Тогда проваливай к нему! - заорал я, теряя терпение. - Проваливай! Только назад не возвращайся. Не приму. Хороша, нечего сказать. Да ты овдовеешь раньше, чем успеешь стать его женой.
- Не кричи, - неожиданно тихо попросила она, разом успокаиваясь. - Что бы ни случилось, я не вернусь.
И я почувствовал - это правда, она не вернётся. Лишь тогда осознал, насколько серьёзно происходящее. Испугался по-настоящему. Начал уговаривать:
- Оль, ты что? Ну, что ты? Всё устроится. Всё будет хорошо, вот увидишь. Костя непременно выживет. Ему всегда чертовски везёт. Повезёт и сейчас. Только не уезжай. Я тебя прошу, я тебя умоляю, не уезжай! Хочешь, на колени встану?
Подошёл к жене, обнял. Попытался погладить её по голове, по плечам. Бесполезно. Она вывернулась из моих рук, отскочила в сторону. Краснея, закусив губу, отводя глаза, выпалила:
- Слишком поздно, Паша. Всё равно уеду.
- Лёка! - снова закричал я.
- Не называй меня так. Права не имеешь.
- Хорошо, - вздохнул я. - Не буду. Не заводись. Ты поезжай к нему, выхаживай, сколько нужно. Но прошу тебя, не торопись с решением, возвращайся назад. Мы забудем прошлое. Начнём с начала, а?
- Мы уже пытались начать заново. Не получилось.
- Это всё ты, ты не хотела.
- Можешь, сколько твоей душе угодно, обвинять меня. Да, да, все обвинения твои принимаю. Виновата. И не оправдываюсь.
- Ты… не вернёшься?
- Нет.
Она больше не плакала. Она стала похожа на себя прежнюю, ту, до замужества. Решительная, уверенная. Непонятная метаморфоза. Точно карнавальный наряд сбросила. Вы, женщины, так умеете перестроиться. Буквально, в один миг. Меня озарила спасительная идея:
- Но тебе ещё нужно купить билет. Где ты возьмёшь столько денег? Поезда раз в неделю ходят.
- Допустим, чаще. Не суть важно. Ничего не нужно, Паша. Я по методу Кости. Уже звонила Петровым. Они договорились с лётчиками. Самолёт сегодня вечером. К утру я должна быть на месте.
- А договориться на работе?
- Договорилась.
Швыряние вещей закончилось. Оля умылась, причесалась, напилась чаю и деловито собралась в короткое время. Перезвонила Петровым, уточняя ряд деталей. Встала на пороге. Чемоданы, связанные за ручки - через плечо. В руках книги, сумка. Помочь себе не позволила. Сказала, на улице её ждут. Стояла спокойная, сосредоточенная. Куда подевалась растерянная, зарёванная женщина, хотелось бы знать? Преображение, для которого я, по всей видимости, послужил катализатором, свершилось. На пороге стояла новая, незнакомая Оля. От недавней истерики лишь припухшие, покрасневшие веки. Окинула взглядом комнату. Прощалась. Полагаю, с прежней жизнью прощалась, с прежней собой. Грустно усмехнулась мне. Ни звука при этом не проронила, губами не шевельнула. Слегка кивнула, подняла гордо голову, повернулась и вышла. Из моей жизни вышла. Вошла в мою жизнь решительно и ушла так же.
Я не помню, сколько простоял перед закрытой дверью. Жизнь рухнула. Ничто больше не имело значения. Первые сутки самые тяжёлые, поверьте мне, Светлана Аркадьевна. Самые тяжёлые. Оцепенение сменилось бешенством. Я бил посуду, ломал вещи, рвал шторы. Бешенство сменилось злостью, злость - бесчувственностью, равнодушием. Я принял твёрдое решение вычеркнуть Олю из души, из памяти. На третьи сутки так решил. На четвёртые, пятые, шестые - пил. Пил до полной отключки сознания. На работу не ходил. Сказался больным. Утром начинал и заканчивал, когда сознание меркло. Потом увидел себя в зеркале. Побрёл, извините за подробности, в туалет и случайно глянул в зеркало. Рожа отёкшая, глаза мутные, недельная щетина. Точь в точь, как Вишневецкий тогда на бульваре. Одно воспоминание потянуло за собой другое. Вспомнилось, что у Вишни в те времена дела обстояли много хуже. Вспомнился рассказ, как Оля от пьянства его лечила. Я презирал Костю за слабость. Весь из себя благополучный, разве я мог его понять? А сейчас понял. Решил: не буду опускаться. Не свинья. Аз есмь человек! А раз человек, то и вести себя должен по-человечески. Привёл свою драгоценную персону в порядок, протрезвел. Позвонил Петровым узнать, как добралась Оля, как там с Костей? Вовка Петров то ли ничего не знал, то ли не захотел рассказывать. Говорил со мной сухо, осторожно. После него Танечка на минуту взяла трубку, успела шепнуть, мол, Оля добралась нормально, замёрзла только в дороге, что очень тяжело, правда, все надеются на лучшее. Я хотел узнать, какое содержание имеется в виду в слове “тяжело”. Не получилось. Танечка повесила трубку.
