— Спасибо, — глухо отозвалась Лариса.
Дидковский настолько этого не ожидал, что аж опешил.
— Что? — он не без усилий оторвал голову от ее коленей и уставился на нее удивленными глазами. — Ларочка, миленькая, ты что-то сказала?
— Спасибо, — безжизненно повторила Лариса.
— За что? — бесконечно изумился Валерий. Но от ее голоса, от этого ее глухого 'Спасибо' такой мороз пробрал, что волосы на руках поднялись. — За что, Ларочка?!
— За правду. За то, что не стал юлить. За то, что не промолчал, не заставил сходить с ума от проклятого 'Почему'. Если бы ты только знал, как это больно — не знать ответа…
Валера ушел, а Лариса по-прежнему сидела на краю кровати. Боль от предательства самого близкого человека никуда не ушла, никуда не делась, но стала, кажется, чуточку легче. Самое главное — ее больше не мучил этот страшный вопрос — 'почему?' Не дожидаясь ее вопросов, Валера очень подробно ответил на каждый из них.
Теперь Лариса знала правду. Всю правду. И о событиях, предшествующих Генкиному предательству, и о Кристине, и о причинах этих ужасных поступков. Только вывод из этих объяснений получался какой-то странный, абсолютно абсурдный. Выходит, все страдания, выпавшие на ее долю, все обиды, все предательства были вызваны любовью? Так значит, любовь — вовсе не светлое чувство? Любовь — зло, именно от нее происходят все беды на свете?
Ее любил Гена, но предал, поверив в ее мнимое предательство. Ее любил Валера, и тоже предал, представив ее любимому мужчине, как продажную женщину. Ее любила мама Зольда, но получается, что именно от ее любви Лариса пострадала больше всего. От того, что несчастная женщина в свое время не смогла или просто не решилась родить второго ребенка. А Ларисина вина только в том, что она случайно оказалась рядом?
С Дидковскими все более-менее понятно. Противно, до смерти обидно, но понятно. А Генка? Как быть с ним? Куда, на какую полочку души определить Горожанинова? С одной стороны, он такая же пострадавшая сторона, как и сама Лариса. Но это только на первый взгляд. Потому что при ближайшем рассмотрении получается, что у него, в отличии от Ларисы, был шанс избежать ошибки. Это ведь Ларису просто поставили перед фактом: Горожанинова в твоей жизни больше нет, вместо него Дидковский, а ты хочешь принимай его, не хочешь — прыгай к чертовой матери с балкона. Генка же мог что-то сделать, мог открыть обман. Нужно было только чуточку подумать, или же просто отпустить свои чувства на волю, позволить гневу выйти наружу. И тогда он вскрыл бы обман, тогда он непременно все понял бы.
А еще он мог просто не поверить. Если он ее действительно любил — как он мог поверить в ее продажность? Ведь это не Лариса, это Сливка отдавалась ему с пятнадцати лет в заплеванном подъезде, а в Ларисиной чистоте он смог убедиться на собственном опыте. Тогда как же он мог поверить, что она 'этим' зарабатывает на жизнь?! Как?! Если действительно любил?!
А любил? Любил ли ее Генка на самом деле? Или же любил так же, как Дидковский? Не ее саму, не Ларису Лутовинину, а всего лишь красивую картинку? Нет, не любил. Потому что тогда не смог бы поверить. Или, может, вот такая она и есть, любовь хваленая? Вот такая, разлучная, злая, недоверчивая? И даже предательская?
А она? Она сама? Любила ли сама Лариса? Ведь если бы любила, наверное, тоже нашла бы какой-нибудь выход. Почему она не побежала к Генке после того страшного телефонного звонка, когда он отменил свадьбу? Ведь если бы любила, наверное, побежала бы к нему за разъяснениями, а не стала бросаться с балкона. Но ей почему-то и в голову не пришло задать ему главный вопрос. Вместо этого предпочла молча мучиться в полном неведении.
Да и потом, если бы она на самом деле любила Горожанинова, разве отстранилась бы от него вчера? Почему она не бросилась в его объятия, ведь мечтала об этом семь бесконечно долгих лет! Ну подумаешь — не совсем трезвый. Ну подумаешь — зубы нечищеные, сам немытый. Ведь помыть-побрить, побрызгать туалетной водой, дождаться утра — и будет трезвый и чистенький, даже благоухающий. А она… Почему-то вместо любви почувствовала одну сплошную брезгливость. Почему? Ведь Лариса же все эти годы вспоминала его с замиранием сердца. Или, может, ей удалось убедить себя, что любит мужа? Или вообще не любила никого? Или любила обоих? Но если любила — то куда она, любовь, делась? Почему вместо любви в сердце одна сплошная брезгливость?!
А может, и не любовь то была вовсе? Тогда, с Генкой? Может, просто время пришло, проснулось тело, проснулась душа, а рядом — только Дидковский с Горожаниновым. Валерка-то каждый день был рядом, а Генка появился после долгой разлуки. Такой красивый, такой уверенный, взрослый. Так восхищенно на нее смотрел. Конечно, приятно было его внимание. Но до такой ли степени, чтобы принять это за любовь? Это что же, выходит, не так уж сильно она его и любила? Или вообще не любила? Или же Лариса — просто моральный урод, не способный любить?
Как-то странно. Была уверена, что любит Гену — и так легко убедила себя, что любит Валеру. И пусть у нее для этого имелись веские основания, но разве можно вот так по собственному усмотрению влюбляться и разлюбляться когда и в кого вздумается?!
Так или иначе, а по всему выходило, что теперь она Гену не любит. Даже нет никакой необходимости разбираться, любила ли раньше. Какая, в принципе, разница, если Лариса уверена, что теперь она его не любит? И так ли важно, что именно лежит в основании ее нелюбви? Разочарование ли его нынешним состоянием или обида за то, что поверил в ее продажную сущность? Главное, что теперь она уверена — не любит. Да и его слова о любви — тоже наверняка только слова, и ничего более. Так что Гена как был в прошлом все эти семь лет, так и останется в нем навсегда.
Горожанинов в прошлом, Дидковский в прошлом, мама Зольда там же. Все в прошлом, всё в прошлом. А что в настоящем?
Лариса все сидела и сидела на кровати в той же позе, в которой ее оставил Дидковский. С его помощью и благодаря его откровенности все проблемы очень аккуратненько легли по своим полочкам. Хаоса в мыслях больше не было. Но теперь там царила пустота. Можно обижаться на Дидковских сколько угодно, но что это даст, что это теперь изменит? Продолжать жить с этим чувством? Не имея никаких других? И что это ей даст, куда заведет?! Только в кабинет психиатра, или под поезд метро. Нет, хватит! Она больше никогда не будет помышлять об этом! Никогда больше не будет искать выход в той стороне! Любой выход должен иметь возможность вернуться, а если нет — это неверный, это неправильный выход! Это она уже проходила. На это она едва не решилась, но тогда ей было всего девятнадцать лет, тогда она была слишком молода и неразумна!
