до той самой подсобки, что Гаевские используют как кладовку, закатываю рукава рубашки и гадаю, что меня там ждет. Одна догадка краше другой. А подойдя к приоткрытой двери, увидел в подсобном помещении свет.
— Кати? — позвал, но ответа не услышал. Пожал плечами и, толкнув дверь, пошел вниз по ступенькам, совершенно не заподозрив, что что-то тут не так. Оказавшись в просторном светлом помещении с кучей полок, заставленных банками-склянками, оглянулся, но хозяйки дома тут не было. Зато я отчетливо услышал ее голос сверху, у двери в кладовую. А еще неожиданно, но голос отца, который удивленно спрашивает:
— Что за срочность-то такая, девушки?
И судя по ответному ворчанию, нетерпеливый голос матери.
Честно, я растерялся. Стоя прямо посреди небольшой комнатушки без окон с единственной дверью и гадая, что тут происходит, не сразу сообразил, что отец спустился в кладовую.
— Макс? — говорит папа, вопросительно заламывая бровь. — Что ты тут делаешь?
— На самом деле у меня к тебе тот же вопрос.
И пока мы с отцом молча переглядываемся, слышим хлопок.
Оборачиваемся в сторону двери — щелчок замка.
— Что за…? — смотрит на меня батя, поднявшись по ступенькам и дергая ручку двери, но та, что неудивительно, не поддается. — Что тут происходит? — снова взгляд на меня, а я только и могу, что развести руками и мысленно пообещать себе, что обязательно устрою мелкой за такой “благородный жест” хорошую пропесочку.
Потому что нас в этой кладовой двоих попросту… заперли!
И я ни секунды не сомневаюсь, что это была идея мелкой хитрой вредины.
Летта-Летта, так потом за этот финт наподдаю, что задница еще неделю будет гореть!
— Это что за шутки такие? — говорит отец, стуча в дверь, но с той стороны тишина.
— Бесполезно, — усмехаюсь я, ероша пятерней волосы, и прохаживаюсь вдоль полок, пробегая невидящим взглядом по их бесчисленному содержимому. — Они решили нас таким образом помирить, бать. И пока мы не поговорим, очевидно, отсюда не выйдем, — говорю и смотрю на отца, который недовольно поджимает губы, но бросает попытки открыть дверь. Спускается с лестницы ко мне и, заложив руки в карманы брюк, останавливается напротив.
Упрямые. Сколько раз я это слышал, но если оно так и есть? Ни один из нас не хочет идти на попятную и делать первый шаг. Обидно. Все еще с… обидно, но Гай прав. Долго в своих обидах копошась, рискуем упустить момент.
И только я открываю рот, чтобы начать свою “извинительную речь”, как отец говорит:
— Почему вы ничего не сказали нам? — и нет, я не слышу недовольства в голосе. Только тяжелый вздох и смирение. Да и взгляд не так режет, как в день ссоры. — Почему вы оба промолчали о случившемся, Макс? Ладно Летта, молоденькая и глупенькая, но ты-то!
Так, не понял, какого черта вообще происходит?
— О чем ты говоришь?
— О том, что произошло на вечеринке. Почему ты не сказал, что ты приехал из-за Виолетты? И почему вы оба, дети, промолчали о случившемся? Макс, это не шутки! Это могло закончиться очень и очень плачевно! — прорезается недовольство в голосе родителя.
— Откуда ты знаешь? — заламываю бровь удивленно, но отец смотрит так, что мне и ответа не надо. — Виолетта, она рассказала, да? — ухмыляюсь, качая головой. — Мелкая… коза!
— Не коза, Макс. Она поступила разумно, тогда как ты повел себя, как ребенок.
— Ну вот, началось! — фыркнул я, усаживаясь на ступеньки. — Давай. Я готов в очередной раз выслушать, какой я у тебя ужасный и несообразительный. Глупый, и вообще все пороки мира сошлись во мне. Давай, пап! — выдаю как на духу, смотря на родителя снизу вверх. Прожигая недовольным взглядом.
Артем Стельмах сжимает челюсти, поигрывая желваками, но не торопится что-либо говорить. Молчит. По взгляду потемневших от негодования глаз вижу, борется с собой и молчит. В конце концов тоже садится рядом со мной, упирая локти в колени и сжимая руки в замок так, что костяшки пальцев побелели.
— Макс, я ради тебя стараюсь! — выдает мгновения спустя в сердцах батя. — Я никогда не считал, что ты ужасный сын, если тебе это интересно.
— Тогда почему ни разу этого не сказал? Я как догадаться должен был, что все твои нравоучения и упреки — это ради меня, а? — сочатся неприкрытым сарказмом мои слова.
— Потому что я пытался воспитать в тебе те качества, которых мне в молодости не хватало.
— Таким образом? — усмехаюсь я, упирая локти в колени. — Рыча и вынося мозг каждый раз, когда я оступался, серьезно? Херовый метод, пап.
— Согласен, не особо сладкий, но зато посмотри на себя, — поворачивается ко мне отец, и неожиданно его губы трогает улыбка, а вокруг глаз разбегаются морщинки.
— Что?
— У тебя в двадцать шесть лет успешная карьера и любимая девушка. Ты твердо стоишь на ногах и знаешь, чего хочешь от жизни. Ты в свои годы уже состоялся, Макс! Мне в таком же возрасте пришлось через такие тернии пробираться… я не хочу, чтобы у тебя была хоть капля тех проблем, которые были у меня. А все просто потому, что у меня не было того человека рядом, который вовремя дал бы мне хороший подзатыльник! — выдает как на духу отец, все еще не сводя с меня своих внимательных глаз. Зато вот я не выдерживаю и отворачиваюсь, уставившись в пол.
Сколько я раз уже это слышал: ради твоего блага. Упрямство и гордость мои не дают признать очевидного.
— Я просто хотел услышать элементарное: молодец, сын. Хоть раз! Хоть вскользь. Столько лет, бать, — говорю, а у самого голос начинает дрожать, срываясь. Как в каком-то бешеном калейдоскопе с цветными картинками проносится чуть ли не вся жизнь перед глазами: школа, универ, первые матчи, первые соревнования, первые медали… — Хоть раз! Ты понимаешь, как я всю жизнь тянулся, прыгал выше своей головы, только чтобы заслужить от тебя похвалу? Понимаешь, как дерьмово мне было, когда в очередной раз я слышал: хорошо, но можно было и лучше. Что за…? — выдаю и замолкаю, поджав губы. Глаза начинает щипать. Проклятье! Будто туда мешок песка высыпали. Вот тебе и разговор по душам. Мне ее — душу эту — второй раз за день просто наизнанку вывернули. Внутри собирается болезненно-ноющая пустота, которая засасывает все глубже и глубже в свое внутреннее болото комплексов.
Идеальный Максим Стельмах. Да никогда я не был идеальным! За своей популярностью и смазливой рожей, меняя девчонок, как перчатки, я просто-напросто убегал от внутренней пустоты и проблем,
