Когда-то в тридесятой жизни я – двадцатилетняя девочка с замашками недоучившейся балерины – смотрела на него как на кумира. Нет, это не было влюбленностью: о какой влюбленности может идти речь, когда смотришь на почти божественное существо? Тогда я еще не водила знакомство с Ангелами и ничего не знала о своей инопланетной природе. Дамир был гибким, стройным и подвижным как молодой леопард, для которого наши танцевальные залы – вольеры в зоопарке. Казалось, он должен танцевать где-нибудь в вересковых пустошах или азиатских степях, где хватит места для его энергии. Он не был красив: чересчур широко посаженные глаза, приплюснутый нос. Столкнувшись с ним в вагоне метро или на улице, я вряд ли бы обратила на него внимание. В обычной жизни он был избыточно вежлив, негромок и даже робок. Но во время танца, как это случается, Дамир преображался. Он словно закручивал вокруг себя вихри пространства, и тогда глаза его светились как у леопарда, вышедшего на охоту.
Я смотрела на него с тайным придыханием, не допуская и мысли о том, чтобы подойти и заговорить с ним на равных. Иногда мне выпадало счастье танцевать с ним, и эти моменты моя память потом засушивала и вывешивала на стену над моей кроватью как почетные грамоты.
В каком-то смысле я ему поклонялась как богу танца.
И вот теперь я снова стояла в зале, где Дамир вел урок. Странное ощущение… Словно я вернулась в первый класс: та же доска, по которой я скрипела мелом, те же парты и даже знакомые лица. Но только я сама выросла и уже не могу вместиться за парту. А учитель постарел и утратил ореол всемогущества.
Дамир по-прежнему был отличным танцором и учителем, но теперь я смотрела на него взглядом другого учителя и видела, какие промахи он допускает, ведя занятие.
Казалось, все было так просто и очевидно: он не слишком внятно объяснял задание, и некоторые участники-новички путались, не понимая, что нужно делать. Дамир любил употреблять словечки из танцевально-психологического сленга: «заземлитесь», «найдите центр», «осознайте», «пропустите энергию сквозь себя», «отпустите себя». Он рассказывал, что контакт – это взаимодействие энергий двух людей и что дыхание бывает двух видов – физическое и интеллектуальное.
Но я видела, что эти выражения, ясные одним, других лишь сбивают с толку. Новички растерянно моргали, пытаясь осознать – есть ли еще такие неудачники, или остальные понимают этот эзопов язык. Я стала тихо подплывать к отдельным бедолагам и объяснять им, где искать центр и как это делать, какие ощущения должны быть в теле, в животе, в ногах и руках. Это были индикаторы, доступные каждому, и люди расслаблялись.
Я наблюдала за Дамиром и заметила, что он очень плохо отслеживает состояние группы. Он слишком увлекался процессом: закручивался в вихре танцевальных эмоций, рисовал своим телом в пространстве причудливые изгибы. Лишь иногда его взгляд рассеянно скользил по участникам группы, но и тогда замечал очень мало.
Я просто кипела от ярости. Он пришел сюда не танцевать, а вести занятие, учить людей. В конце я не выдержала и подошла к нему, чтобы высказать все, что думаю о его стиле. К моему удивлению, он выслушал меня очень внимательно, впитывая каждое слово, и, когда я замолчала, сказал расстроенно:
– Да, мне говорили про эту ошибку. Но я не думал, что она так бросается в глаза.
– Еще как! – заверила я его. – Кроме того, твое наплевательское отношение к группе видно и по твоей речи. Ты говоришь на своем языке, даже не пытаясь перевести его на язык участников.
Я не особо стеснялась в выражениях, высказывая ему свою критику. Но Дамир не обижался: он жадно слушал, покачивая головой как мальчик-колокольчик. Я видела, что он не притворяется, и ему действительно важно услышать чужое мнение. Должно быть, Анжела ни разу не удостоила его критики, будучи по природе великой пофигисткой. А участникам группы не приходило в голову, что учителю можно делать замечания.
Видя его искреннее сожаление и интерес, я несколько остыла.
– Если хочешь, помогу тебе составлять тексты для уроков. Я сама вела группы и много раз тестировала свои объяснения.
Дамир оживился, его глаза снова заблестели.
– Да, это было бы здорово! Ты не представляешь, как с этим мучаюсь. Как можно объяснить то, что нужно почувствовать?
– Объяснить можно все, – авторитетно заверила я.
Мы пошли в ближайшую кофейню пить чай и следующий час проговорили о тренингах, о ведении, о группах и о поисках общего языка. Я рассказывала о том, какая чепуха все его разговоры об интеллектуальной стороне танца. Люди приходят на танцевальные уроки не за просветлением, а за тем, чтобы мы научили их танцевать. Просветление им, конечно, тоже достанется, но не стоит говорить об этом с порога.
Что такое контакт?
Это соприкосновение двух рук, двух пальцев, двух взглядов.
Что такое танец?
Это игра рук, пальцев, взглядов.
Танец – это разговор… и не обязательно с партнером. Когда мы танцуем в одиночку – мы разговариваем со Вселенной, с Богом, танцующим на облаках.
Будда танцевал так, что от его прыжков по земле разбегались радостные трещины. Мир трещал по швам от танца весны.
Танец – это колдовство, даже если мы танцуем совершенно невинные вещи.
Боги, пользуясь тишиной вместо пола, танцевали на ней свои танцы весны.
Вместо лотоса в кувшине распустилась кувшинка: символы были такими же переменчивыми, как время. Только танец оставался неизменным.
Наконец часы напомнили, что надо идти: жена Дамира ждала его для купания ребенка, а меня ждало мое одиночество.
И тогда, поднявшись и помогая мне облачиться в пальто, он сказал:
– А ты не хотела бы вести занятия вместе со мной? Мне кажется, из этого может получиться очень хороший симбиоз: мы могли бы дополнять друг друга.
Святые херувимы! Услышь я это пять лет назад… впрочем, зачем нырять так далеко в прошлое – всего пять месяцев назад! – я бы вознесла к небесам благодарственный вопль, как старая дева из дальнего села, к которой, наконец, приехали сваты. Но не в этот вечер, когда Дамир смотрел на меня глазами прирученного мужчины и ловил каждое слово. В моем ежедневнике не было свободных вечеров: после работы я либо бежала на капоэйру, либо вела занятие сама в своей зеленой комнате. И мне подумалось, что я устала прятаться в чужой тени и подавать оттуда свой слабый голосишко, не различимый уже на расстоянии шага. Учитель не должен находиться в тени чужого таланта, иначе он скверный учитель. Но мне не хотелось обижать Дамира отказом, и поэтому я сказала, что подумаю.
В тот день мы говорили о силе. Это слово проклюнулось сквозь ткань всех наших предыдущих разговоров и наконец дало росток.
