— У тебя юбка мятая, — ткнула в нее пальцем Вера, — и кофта точно жеваная, а в волосах трава. Куда это ты ходила? Где ты болталась, вместо того чтобы прийти к своему сыну?
— Я взрослая женщина, — твердо возразила ей дочь. — Я работаю. И никому не должна давать отчет, где бываю.
— Ты шлюха, — прошипела Вера. — Ты мерзкая шлюха. Ты уже занимаешься этим прямо в поле. Ты стыд потеряла совсем. О, Господи! — воздела она руки к небу. — Сколько же грехов я совершила, что ты наказал меня такой дочерью.
Мария яростно взорвалась и, уже не думая, что ее слышно в открытое окно, закричала на мать:
— Я тебе сказала, прекрати! Я замужняя женщина.
— Сбежавшая от мужа, — парировала Вера, не заботясь о том, что скажут соседи. — Где он, твой суженый?
— Я была с ним, — призналась дочь, чтобы срезать ее. — С Немезио.
— Уважаемые синьоры! — воскликнула Вера, которая от возмущения потеряла свою обычную осторожность. — Вернулся король циркачей!
— Он мой муж, — сказала Мария.
— Конечно, — согласилась мать, — как раз такого мужа ты и заслуживаешь. И я не удивлюсь, если он оставит тебе еще один подарок, кроме сына, который у тебя есть. Значит, ты видела своего муженька, — снова завелась она, — который даже не поинтересовался своим ребенком. Папаша не считает нужным даже повидать это бедное создание.
Бедное создание визжало тем временем во весь голос, напуганное их громкими, раздраженными голосами.
— Он хотел уберечь Джулио от этой тягостной сцены, — заявила Мария, беря ребенка на руки и пытаясь успокоить его. — Хотел избежать встречи с тобой, которая тут же превратилась бы в ссору.
Джулио визжал, Мария тихо плакала, Вера проклинала свою несчастную судьбу. Понемногу Мария успокоила сына, укачала его, и наконец он задремал. Она уложила его в кроватку и смотрела, как малыш засыпает. Да, лицом он был вылитый Немезио, но не дай Бог, чтоб он вырос таким же, как он.
Утром в понедельник она все еще не могла прийти в себя. Настроение было ужасное, подавленное, и она решила, что сегодня в доме Больдрани обойдутся без нее. А ей не обойтись без своего сына, которого она видела так редко, который фактически рос без нее.
— Ты что, не идешь на работу? — спросила мать. — Неужто муженек оставил тебе доход?
Мария уже успокоилась, и ей больше не хотелось ссориться с матерью.
— Ты прекрасно знаешь, что мой муж никогда не оставит мне никакого дохода. — Она кормила ребенка, который охотно уплетал печенье и молоко. — Я сегодня сама посижу с Джулио, — добавила она, кивнув на сына.
— Наконец-то! Слава Богу, что вы пришли, — встретил ее Амброджино с явным облегчением. — Знали бы вы, как тут бесновался синьор Чезаре. Не находил свои вещи, опоздал на деловую встречу. Но когда я предложил ему сходить к вашей матери за вами, он запретил, и весь день мучил меня и Чеккину.
— Мне жаль, — сказала, оправдываясь, Мария, — но я неважно себя чувствовала вчера.
— Я постараюсь объяснить это синьору Чезаре, — обнадежил ее слуга. Раздался звонок, и загорелся номер вызова Чезаре.
— Иди ты, Амброджино, — послала она его на разведку. — И скажи, что я скоро приду.
Когда Мария вошла с подносом для завтрака, Чезаре Больдрани был уже на ногах, расхаживая по комнате в своем утреннем шелковом халате.
— Прошу прощения за вынужденный прогул, — сказала она с улыбкой и поставила поднос на столик. На нем стояла также в хрустальной вазочке роза. — У меня были проблемы.
Накануне Мария почти не ела. Она была бледна, лицо ее заметно осунулось, но печаль делала ее еще более прекрасной.
— Мы в тридцать девятом году, существуют телефоны, — ограничился кратким замечанием Чезаре, сохраняя невозмутимое спокойствие. Он был счастлив снова увидеть ее, после того как весь день переживал за эту девчонку, без которой он уже не находил себе места.
— У меня была температура, — придумала она. — Я не могла спуститься к телефону.
— Я поручу моим людям позаботиться, чтобы установили телефон в доме твоей матери, — решил он.
— Спасибо, синьор.
— Почему ты не приготовила в столовой, как всегда? — спросил он, намекая на завтрак, поданный в комнату.
— Мне показалось, что так будет лучше. — Она собиралась уходить.
Чезаре сел и налил себе кофе в фарфоровую чашечку.
— Вчера нам всем не хватало тебя, — ворчливо заметил он. — Похоже, ты сделалась в этом доме незаменимой.
— Не думаю, синьор. — Она ограничилась этой репликой, боясь выдать себя. Она находилась еще во власти пережитого.
— Постарайся сегодня наверстать упущенное, — строгим тоном добавил он, опасаясь показаться слишком мягким.
— Да, синьор.
— Да синьор, нет синьор! — воскликнул он, не в состоянии объяснить себе эту необычную сдержанность экономки. — Ты что, не можешь сказать ничего другого? — Но она ведь вернулась, и только это сейчас было важно. — На этой неделе я перебираюсь в Караваджо, как обычно в августе. Ты поедешь со мной, — приказал он, но не очень уверенно, глядя на нее снизу вверх.
— Я должна буду остаться в Караваджо весь месяц? — спросила она.
— Тебя будут отвозить в Милан каждое воскресенье, — успокоил он ее, — тем более что… Да нет, ничего. — Он готов был позволить ей взять с собой и сына, но рассудил, что подобное решение, пожалуй, неуместно. Его глаза, казалось, проникали в самую душу Марии. — Так тебя устроит?
— Да, синьор, — ответила она и вышла из комнаты.
В субботу Мария приехала к матери, чтобы попрощаться с сыном. На буфете она нашла письмо. Оно было от Немезио и пришло из Парижа. Мария положила его в карман, не читая, еще и потому, что мать, продолжая крахмалить и гладить вещи, не спускала с нее глаз.
— Я достаточно зарабатываю теперь, чтобы ты могла не гнуть больше спину за работой, — сказала она матери. Взяла на руки сына, который играл с ее волосами и разговаривал с ней на своем непонятном языке.
— Ты знаешь, что я об этом думаю, — ответила Вера миролюбивым тоном. — Я не хочу денег ни от кого. Даже от тебя.
Весь день Мария была с ребенком, а вечером вернулась в особняк на Форо Бонапарте. Амброджино и Чеккина уже ушли в свои комнаты в мансарде, Чезаре Больдрани еще не вернулся. В доме все было готово к отъезду. Диваны и кресла были покрыты чехлами из китайской ткани, серебро уложено в сундуки, ковры скатаны. Безветренная августовская ночь врывалась в распахнутые окна, не смягчая удушающей жары. Пот струился по ней. Платье липло к телу. Мария разделась и вошла в ванную комнату, которая когда-то принадлежала Джузеппине. Она не спеша намылилась, потом встала под теплую и плотную струю воды, чтобы смыть с себя белоснежную пену. Тепло воды долго ласкало и нежило ее тело. Она тщательно вытерлась и надела легкий халат из белого шелка, подарок Элизабет. Вернулась в свою комнату, села на постель и тут вспомнила о письме Немезио. Достала его из сумочки, вскрыла и наконец прочла:
