все изменится?
— Дочь, собери волосы, — не отвлекаясь от приготовления завтрака, говорит мама.
В очередной раз напоминая о своих строгих правилах.
— Мне так удобно, — возражаю я. Получаю порицательный взгляд исподлобья, но смело его выдерживаю. Конец тирании, мне больше не страшно. И руки почти не дрожат!
— Дома растрёпанными не ходят, — пытается продавить меня своими жизненными утверждениями.
— А я хожу, — отвечаю легкомысленно, ставя чайник обратно на плиту. — И Вове нравится, — добавляю слабовольно. Раз он для нее стал таким авторитетом, то и для меня будет отличной ширмой.
Мама многозначительно вздыхает, поджимая губы, но больше ничего не возражает. Мы молча продолжаем готовить завтрак.
— Я больше не могу, — врывается на кухню сестра с орущим младенцем. Она выглядит ещё более растрёпанной, чем я, с глубокими синяками под глазами и почти безумным взглядом. — Мам, возьми его, — делает решительный шаг.
— Нет, — просто отвечает мама. Даже голову не поднимает, не отрываясь от приготовления бутербродов.
Лицо сестры искривляется, мне кажется, я впервые вижу ее почти на грани слез.
— Пожалуйста! — громко просит она.
— Мы с тобой это уже обсуждали, Галь. Ещё когда вы за третьим решили идти, — отстраненно говорит мама, делая шаг к холодильнику. — Это только твоя ответственность, и ты должна ее нести.
О, боже. Суровое воспитание коснулось не только меня, как же я раньше этого не замечала! Не только из меня мама пыталась сделать суперженщину, сестре досталось не меньше, а может и больше, потому что в ней мама видит тот самый хребет.
— Мне нужно поспать, — затихает Галя, укачивая малого из стороны в сторону, он тоже немного затихает.
Мы обе прожигаем маму взглядами, но она остаётся непреклонной. Убирает продукты в холодильник, ставит на плиту кастрюлю с водой. Серьезно? В ней даже не дрогнет ничего? Даже у меня сердце щемит при виде сестры, хотя я все ещё злюсь на нее.
— Давай его мне, — не выдерживаю, наконец. Делаю шаг к Галке и протягиваю руки.
— Правда? — неверяще спрашивает она.
— Да, я побуду с ним, иди, поспи.
— У него колики, — объясняет она, словно это должно меня переубедить.
— Ну, если ему не нужна чья-то большая грудь, то я справлюсь, — пытаюсь разрядить атмосферу шуткой, но сестра явно не понимает. Это все недосып. Почти наверняка.
— Я покормила его, — сводит брови на переносице, все ещё страшась передать племянника мне в руки.
— Отлично, — мягко говорю я. — Давай.
Она кидает взгляд мне за спину, очевидно, давая шанс маме высказать свое мнение по этому поводу, но не найдя ни поддержки, ни возражения, нехотя передает Святогора мне. Крепко запеленованный здоровяк смотрит на меня круглыми глазами-бусинками и на мгновение перестает кряхтеть.
Я сама в шоке, пацан.
— Там укропная вода есть, — машет на шкафчик позади. — Это если сильно плакать будет. Не особо помогает, правда, — вздыхает она. — Я полчасика полежу, — заглядывает мне в глаза, словно оправдывается.
— Да иди, иди, — немного укачивая, начинающего вертеться племянника, говорю я.
Сестра кивает и быстро выходит из кухни, словно я могу в любой момент передумать.
Мы с здоровяком остаёмся вдвоем. Оба слегка шокированные.
— Не надо было его брать, — а, нет, втроём, напоминает мама.
— Она вообще никакая, — поворачиваюсь к маме с осуждающим выражением на лице. Неужели она не понимает, что это уже перегиб в жестком воспитании?
— Ничего. Мне, вон, вообще никто не помогал с вами, справилась. И она справится.
— Мам, — выдыхаю и замолкаю. Закусываю щеку изнутри. — Ты не права, — решаюсь сказать.
— И в чем же? — спокойно закидывает в воду вариться яйца.
— В том, что хочешь из нас сделать себя.
Мама не отвечает. Святогор снова начинает кряхтеть и ворочаться, одна ручка выскальзывает из пеленки и крепко хватает меня за волосы.
— А, а, а, — отрывисто шиплю я. Больно, блин, у него недетская хватка!
— А я говорила, собери волосы, — как бы между прочим напоминает мама.
Ну теперь уже поздно. Я сажусь на стул, удобнее устраивая младенца на одной руке, и аккуратно забираю из его цепких пальчиков прядь. Это ему не нравится.
Конечно, отобрали единственную интересную вещь! Он снова кривит пухлое личико, готовый разрыдаться. Я вскакиваю и начинаю ходить по кухне, неумело раскачивая племянника из стороны в сторону, в надежде, что его это успокоит. Но не помогает, Святогор тот ещё крикун.
Господи, как Галка делает это изо дня в день? Это же с ума можно сойти, он тяжёлый и громкий, и… Может, я что-то делаю не так?
— Возьми его вертикально, — не выдерживает мама.
— Это как?
— Давай сюда, — вздыхает, наконец. — Нашла, кому доверить.
Перехватывает у меня с рук ребенка, переворачивает его столбиком и прижимает личико к плечу.
— Так ему легче, газики не будут скапливаться и ближе к телу, тепло, — два раза укачивает Святогора вверх-вниз и снова передает мне.
Я беру племянника, как показала мама и отхожу от приоткрытого окна. Так. Ну, это помогает. Святогор затихает и прикрывает свои глаза-бусинки.
— Не представляю, как ты одна будешь справляться, — качает головой мама.
— Ну я пока и не собираюсь заводить детей. А если соберусь, буду не одна, — высокопарно заявляю я.
Мама фыркает.
— На мужиков не стоит рассчитывать. Они для этого не созданы.
— Ну, у моего мужа выбора не будет, — жёстко отрезаю я. — Мы будем на равных.
Мама кидает на меня скептический взгляд и снова возвращается к готовке.
Категорически не верит в равноправие, в ее мире его нет.
— Добрейшее утро! — раздается радостное. На кухне появляется папа, вальяжно проходит к столу, хватает с него бутерброд.
— А ну-ка, — отгоняет его мама. — Скоро все сядем.
— Ухожу, ухожу, — толкает дверь во двор и выходит. Его радостно встречает лай.
Дом оживает. По лестнице сбегают два сорванца, неразборчиво что-то выкрикивая, следом за ними тяжёлой поступью идёт Пашка. На нем недосып виден не так отчётливо, как на сестре,
