вариантах.
– Да мне-то что? – снова веселится за мой счет мент со сломанной рукой и наспех склеенным гипсом. – Меня здесь нет. Как и тебя. Никто ничего не видел, все не при делах!
Понятия не имею, сколько времени торчу на этом крюке, подвешенным за руки. С освещением тут напряг, стены и пол – голый бетон, попорченный временем, сыростью и плесенью. Х*р его знает, для чего используются эти подвалы, другие клетки пусты. Не следственный изолятор, не отдел, не тюряга, скорее передержка для животных, судя по заржавевшим кормушкам у решеток. Куда отвозят моих ребят, которых упаковывают одновременно со мной тоже пока непонятно. Тая… В их же интересах, чтоб с ней обращались куда лучше, чем происходит в случае со мной. Нет, не убью. По крайней мере, не сразу. Не только руки и ноги переломаю, хребет вытащу и вокруг горла намотаю, если хоть пальцем тронули.
«Помнишь, ты говорил, чтобы я не будила в тебе чудовище, если не хочу его в тебе видеть? Правда в том, что я хотела его в тебе разбудить…» – проносится в памяти, вместе с мыслью о ней. Тогда я ничего не сказал ей на это. Не успел. Но у меня тоже есть своя правда на этот счет. И она заключается в том, что даже если милашка и тихоня не станет будить пресловутое чудовище, я – все равно оно самое, ничто другое. Зверею только от того, как представляю ее в компании вот таких же отморозков.
Это тоже помогает…
Очередной удар почти не чувствуется.
Вот бы еще просто колотили и хавальники свои больше не открывали. Жаль, не случается. Случается еще один из числа тех, кто привез меня в этот гадюшник. В отличие от калеки, он то появляется, то уходит, лениво расхаживая по коридорам, наблюдая за степенью моей «готовности» к подписанию тех самых упомянутых бумажонок. Правда, в этот раз молчанием не отличается.
– Орлову допросили. Как думаешь, насколько заливисто она запела? – интересуется елейно, останавливаясь на границе стальных прутьев. – Для той, кто знакома с тобой от силы месяц, – припечатывает, прищурившись. – И для той, кому пришлось выбирать между своим маленьким сыном и таким выблядком, как ты. Кровь на ее платье не ототрешь, она или тебя сдает, или вместе с тобой под следствие пойдет, так что ты уж не огорчайся на прокурорскую дочку, условия у нее не самые лучшие, – ухмыляется добродушно, пока мне прилетает еще один удар под дых.
Сплевываю кровь, скопившуюся во рту. И тоже ухмыляюсь.
– Отпустили? – все, что меня действительно интересует.
Не отвечает, падла. С другой стороны, что не скажет, нет никакой гарантии, что не гонит. Веры ему нет, в любом случае.
– Отпустят. После того, как и ты все подпишешь. Подписывай, Орлов, упрости жизнь нам всем, а? – предлагает почти миролюбиво. – Ты ж не совсем тупой, прекрасно понимаешь, Полонский с нас всех не слезет, пока дело не состряпаем. Свидетелей полно. Твои ребятки тоже долго не продержатся. Твое козлиное упрямство только время у нас всех отнимает. Не подпишешь, сам же дашь нам время держать тебя здесь. Вон, – кивает на находящегося рядом. – Лейтенанту только в радость.
– Ну, так радуйтесь, пока можете, – ухмыляюсь шире.
– Если на адвокатов своих надеешься, это зря, – кривится мент. – Пока они все нужные бумажки соберут и оприходуют, да тебя самого найдут, мы тебя на Магадан успеем отправить, – взмахивает бумагами в воздухе. – Будет тебя прокурорская дочка с такой дали дальной ждать? Сколько там за двойное убийство причитается? – задумывается. – Двадцать годиков, вроде. Хотя, смотря к какому прокурору и судье попадешь. Если деятельными окажутся, глядишь еще найдут, что сверху накинуть…
Придурок явно упивается своим видимым преимуществом. Я бы тоже своими соображениями поделился, но третий из них не тратит время на болтовню и опять фигачит мне по печени.
Удар.
Еще один…
И еще…
Перед глазами темнеет. Кровь на зубах и языке становятся вязкой, смешиваясь со слюной, я почти захлебываюсь ими. И да, бл*дь, задумываюсь о том, что будет делать дочь прокурора, если в самом деле времени, для того чтобы выбраться, потребуется намного дольше, нежели в идеале. Что сказала на допросе? Если ей в самом деле подсовывают под нос окровавленное платье, как самое верное доказательство. Сжечь сразу надо было, не вестись на красивые глаза и хрупкие плечи. А так… Промолчала? На ее месте, в ее же интересах не молчать. Да и зачем ей молчать? Получит все то, что хотела. Сын будет с ней. Подальше от меня. К тому же, это совсем тупо – вопрос выбора. Нет никакого выбора. Если я или сын, тут тоже без вариантов, даже задумываться не стоит. Хотя тут не вписывается все то, на что я не успел ей ответить, перед тем, как нас забрали. Если не соврала. Самое тупое, какая-то часть меня, если и задается вопросом, соврала или нет в самом деле, то другая твердо знает – не обманула. И это почему-то куда больнее и хуже, нежели привычно хавать чужие ложь и фальшь. Словно раскаленный лом вгоняют не только в мозги, грудную клетку пробивают. Разламывают к х*рам. А она с хрустом раскрывается, обнажая подгнившие внутренности. Когда-то я уже истекал кровью наяву с огнестрельной дырой в груди. И это было не столь феерично и патово по ощущениям, будто препарируют наживо.
– Эй, Орлов, ты там живой еще? – возвращает к реальности скрипучий голос первого мента.
Удары временно прекращаются. И мне почти жаль, перерыв в физических истязаниях лишь усугубляет то, что кипит и жжется изнутри. Вот и…
– Бл*дь! – глухо хрипит второй.
Еще бы ему не хрипеть. Сам виноват. Пока лупил меня, надо было получше следить, чтоб я так интенсивно не раскачивался на крюке, отчего так и напрашивается дать ответку на уровне рефлекса. Я и выдаю. С ноги. Руки-то связаны.
Отлетает от меня кубарем, ударяется спиной о решетку. Складывается пополам. Падает мордой вниз. Не сразу разгибается. Хватается за грудь. Сипит. Опять ругается. А я задумываюсь о том, что на их месте лучше б к стулу такого, как я, привязал. И по рукам, и по ногам. Опять же, стул желательно покрепче, обычный быстро развалится.
Приходит в себя
