бы разваливаюсь на куски. Рассыпаюсь на микроклетки. Каждая из них пульсирует и странно зудит. Под кожей, внутри черепа, под сердцем, где-то очень-очень глубоко – все горит и свербит. Хочется разодрать, ломая ногти. Вытащить все это наружу. Перебрать, удаляя воспаленные ткани. Только ведь не уверен, что хоть что-то останется. Слишком обширная зона поражения. Смертельная. И я готов подохнуть самым страшным образом. Лишь бы выжили мои девочки.
Подавшись вперед, упираю локти в колени. Сцепляю руки и, прижимая их ко рту, прикрываю веки. За ними рябит, будто видения проносятся.
Горящие глаза. Улыбка на губах. Ветер в волосах.
Бах, бах, бах… Разрывается за грудиной сердце.
Держись. Слышишь, Маринка? Только держись, родная.
Это не должно длиться так долго. Не должно, но длится!
Каждая чертова секунда ожидания отбирает у меня не меньше, чем по году жизни. Ну и пусть. Сорю этими годами, словно ебаный годовой миллионер. Меняю их на любовь. Меняю и меняю, а алчной смерти все мало.
Открываю глаза, когда осознаю, что больше не могу сидеть на одном месте. Поднимаюсь на ноги и начинаю расхаживать по периметру.
Детский крик отчего-то является для меня неожиданностью. Он пронизывает насквозь, оглушает и ослепляет. Заставляет замереть, резко превращая мою плоть в камень.
А потом… Сердце оттягивается, словно снаряд в рогатке. Отстреливает оно люто и тут же принимается колотиться с такой силой, что я едва не теряю равновесие.
– Поздравляю, у вас дочь, – впопыхах информирует выскочившая из операционной медсестра.
Это короткое сообщение разрывает мой мир на «до» и «после». Волну хлынувших эмоций я не выдерживаю. Грудь раздувается, но я задыхаюсь. Потому как распирает ее отнюдь не кислород. Мышцы сокращаются спазмами. Плечи несколько раз резко подскакивают. Что-то рвется внутри. Опаляет, за миг сжигая дотла.
Я отворачиваюсь, чтобы надавить пальцами на веки и совершить вдох.
– Все хорошо? – хриплю, снова встречаясь взглядом с медсестрой.
– Да, хорошо. Здоровая девочка. Два килограмма семьсот грамм.
– А жена? Как моя жена?
– С ней еще работают.
– Что это значит?
– Состояние критическое. Но врачи продолжают бороться за ее жизнь.
И вот тогда я умираю.
Прости, что так долго была одна.
© Даниил Шатохин
– Мы просмотрели карту Марины Артемовны. Нам нужна ваша кровь, папочка. Срочно.
По смыслу с трудом воспринимаю то, что продолжает говорить медсестра. Все происходит быстро, в суете и в спешке. Наверное, подсознание работает сейчас расторопнее сознания. Тело подчиняется. В какой-то момент мы с медработником вроде как даже переходим на бег. Еще десяток секунд спустя я ощущаю прохладу антисептика, плавное проникновение иглы, и пространство разлетается надо мной калейдоскопом.
Это воспоминания.
В моей голове происходит взрыв – резкий выброс всего, что связано с Маринкой. Столько стоп-кадров, столько слов, столько пережитых эмоций – вынести все это, не тронувшись, попросту невозможно.
«Это ведь просто игра, Данечка…»
«Только с тобой, Дань…»
«Будь моим пламенем. Будь моим адом. Будь моим дьяволом. Будь всем!»
«Потому что я – это я! Твоя Маринка… Твоя, Дань!»
«Мы, Чарушины, однолюбы. Если я люблю тебя, значит, ты – моя половина!»
«Я буду в белом, Дань…»
«Давай руку, пока колдовство не рассеялось!»
«Я тебя одного, помнишь?»
«Клянусь вечно любить тебя…»
«Придумай новую сказку, Данечка…»
Это все не может закончиться. Не так. Не сейчас. Нет. Она должна справиться. Обещала ведь!
Маринка, у нас теперь дочь… Маринка, сейчас же всплывай… Возвращайся немедленно!
Я готов придумывать, Марин... Каждый день создавать новую сказку. Для этого мне лишь нужна живая ты!
Нет, ты прикалываешься?! После всего, что было?
Я, блядь, приду за тобой! И поверь, это будет треш, который потрясет все небо!
Маринка…
Из меня ведь душу вынули, не меньше. Сейчас эта духовная часть меня ближе к Чаруше, чем ко мне. Она там с ней. Над ней. Ложится сверху. Выдает ей мои силы.
Все, что у меня есть, Марин… Просыпайся же… Пожалуйста…
– Мы вливаем то, что у нас есть… Но ваша жена продолжает терять кровь... Врачи не могут остановить... Возможно, придется удалить матку… Много повреждений... Кроме того, случился дважды бронхоспазм… – голос медсестры до меня словно сквозь толщу воды доносится. – Я не должна вам этого говорить… Просто чтобы вы понимали, что она сейчас переносит… Тяжелый случай…
Она выполняет свою работу оперативно, но у меня все равно возникает навязчивое впечатление, что тянется этот проклятый миг чрезвычайно долго. Счет ведь идет на секунды, а люди по своей природе так безбожно медлительны.
– Как назовете дочку? – спрашивает медсестра, когда поток информации по поводу состояния моей Маринки иссякает, и в кабинете застывает еще более мучительная, чем ее болтовня, тишина.
– Дарина, – сухо отвечаю я.
Едва ворочаю языком. Восприятие обостряется, и дышать совсем уж тяжело становится. Еще и этот гул по всему телу, будто у меня за раз всю кровь, что имеется, выкачивают. В целом, я не против. Если надо, пусть забирают все.
– Ой, у меня внучка тоже Даринка! А вы знаете, что это женский вариант от имени персидского царя Дария? В переводе с этого древнего языка – побеждающая. Красиво и сильно!
На эти слова я не реагирую. Нет желания делиться тем, что толкнуло выбрать именно это имя. Но в том, что наша дочь побеждающая, я не сомневаюсь, даже не зная всех этих описаний. Начнем с того, как она умудрилась закрепиться в теле моей Маринки. Процент попадания все-таки был мизерным.
Это ведь являлось чудом. Мы приняли. Давайте дальше.
На выходе из кабинета придерживаю медсестру за руку.
– Скажите, что я отстегну на клинику миллион, – глядя в глаза такой же смертной, как и я, пытаюсь договориться с самой жизнью. – Три миллиона [11], – повышаю ставки. И снова сомневаюсь, что этого достаточно. – Сколько скажете! – реально готов отдать все, чем владею. Ибо без Маринки – зачем все это? Незачем! – Господи… Просто пусть делают возможное и невозможное! Спасите мою жену!
– Они делают, – заверяет и ускользает.
А я снова остаюсь один на один со временем, над которым не властен. И в этот промежуток уже реально горю и разрушаюсь.
Марина, блядь…
Маринка…
Что ты там, мать твою, делаешь? Мы так не договаривались! Я приказываю тебе возвращаться!
Из нутра выталкивается непереносимо тяжелый, будто последний, вздох. А после него грудь сечет, сечет, сечет… Вспарывает
