А потом они целовались. Целовались так, что у Ксюши кружилась голова от чувства собственной смелости и еще чего-то такого, что было очень трудно выразить словами. До Женьки она ни с кем не целовалась и в душе комплексовала по этому поводу, иногда даже обильно орошая свою подушку слезами. Про себя Ксения считала, что мальчики совершенно незаслуженно обделяют ее своим вниманием в пользу подруг, но она скорее бы проглотила язык, чем призналась в этом кому-либо. Поэтому когда Женька так естественно приблизил свои губы к ее губам, она не сомневалась ни секунды. Из многочисленных любовных романов, которые она буквально заглатывала стопками, Ксюша знала, как люди целуются, и поэтому даже смогла удержаться и не вздрогнула, когда Женькин язык настойчиво стал пробираться в гости к ее языку. Больше всего на свете в этот момент она боялась, чтобы Женя не посмеялся над ее неопытностью или неуместной стыдливостью, и она с жадной готовностью воспринимала все то, что делал Женька, чтобы потом от всей души ответить ему тем же. Если бы ее спросили в тот момент, испытывает ли она наслаждение, она бы совершенно искренне, не улавливая истинной подоплеки вопроса, воскликнула: «Конечно!» Даже просто осознание того факта, что Женька рядом с ней, держит ее на своих коленях и обнимает своими крепкими и сильными руками, заставляло ее трепетать от макушки до пяток. Понятие же физической близости пришло к ней гораздо позже, только где-то через полгода, когда в один из декабрьских субботних вечеров она завалилась к Женьке в гости.
Женькина мама, Марина Анатольевна, с которой Ксюша очень любила общаться, как раз собиралась на день рождения подруги, поэтому ей было не до ребят. Обычно она сразу же отлавливала гостей сына и затаскивала их на кухню, где вручала каждому по ножу и со словами: «Сами пришли — сами себе ужин и готовьте» — вываливала на стол энное число картофелин. Потом, собрав с народа дань в виде очищенных клубней, ставила картофель вариться, а сама накрывала на стол. Соленые огурчики и копченая семга, нежно-розовая ветчина и бархатно-кровавый сервелат — стол просто ломился от яств. Ксения знала, что Марина Анатольевна не то директор магазина, не то заведующая кафе, но никогда не испытывала желания узнать поточнее. В гостях у Женьки она всегда объедалась разными вкусностями до состояния Винни-Пуха, застрявшего в кроличьей норе, и домой обычно не шла, а медленно плыла, осторожно неся свой переполненный желудок. В последнюю минуту на стол ставились на выбор гостей домашний самогон (на травках и на клюковке), ликер или шампанское. Бар в этой квартире никогда не пустовал.
Кстати, именно Женька был первым, кто научил Ксюшу пить. В походах ее, конечно, время от времени подбивали выпить водки или разведенного спирта под предлогом лечения от простуды, но ничего интересного для себя Сорока в этом занятии не находила — горько и противно. Женька же просто подсовывал Ксюше «на пробу» разные сорта вин, ликеров, рассказывал и наглядно демонстрировал, под какую закуску пьется то или это. К пиву он Ксюшу приучил вообще за один вечер, и проделал это с иезуитской ловкостью. Он знал, во-первых, что Сорока принимает пиво за испорченный квас и все время пытается его подсластить, а во-вторых, что она просто обожает воблу, особенно икру. Сложив два и два, он просто вывалил перед Сорокой на стол килограмм сухой рыбы, расстелил газету и стал ждать. Через полчаса она взмолилась: «Люблю, обожаю, рожу пятерых — только дай что-нибудь запить». Тут-то на стол и была выставлена бутылка обжигающе холодного пива. За ней другая, потом третья. К концу вечера изрядно повеселевшая Ксения уже не помнила, что пиво она просто ненавидит.
Марина Анатольевна чмокнула Ксению в щечку, взъерошила кудри сына и со словами: «Будьте молодцами, а я побежала» — подхватила сумочку и выскользнула за дверь.
— Ну, что будем делать? Хочешь видео посмотреть? Мне как раз новый фильм принесли.
— Давай посмотрим, только ты не против, если я в твоем холодильнике пороюсь? Проголодалась ужасно!
— Давай ройся, только побыстрее. А еще лучше тащи-ка ты все в комнату, я, по-моему, тоже уже хочу подвигать челюстями.
И они быстро накрыли журнальный столик. Женька докончил картину бутылкой вермута и лимоном и принес богемские хрустальные бокалы-колокольчики. Характерной особенностью этих бокалов было то, что оставить в них что-то недопитым было нереально: на ножке они стоять не могли и поставить на стол их можно было только перевернув вверх дном.
Фильм оказался детским, такие ленты снимались кинокомпаниями пачками и показывались, как правило, в канун Рождества. Добрый Санта-Клаус помогал детям найти потерянных родителей, исполнял самые заветные желания и даже сражался в одиночку с бандой гангстеров, пытающихся похитить его волшебный мешок с подарками, чтобы не наступил Новый год и ребята перестали верить в рождественские чудеса. Однако Ксении фильм понравился настолько, что даже зимний сумрак за окном показался ей расцвеченным новогодними огнями. Потом они переключили телевизор на музыкальный канал, Женька открыл еще одну бутылку вермута и, одной рукой обняв Ксению, другой наполнил ее бокал, который она незамедлительно поднесла к губам.
Перед глазами Сороки носились серебряные звездочки, голова слегка кружилась, и внутри росло ожидание чего-то хорошего и светлого. Женька, взяв из ее руки хрустальный колокольчик, осторожно поставил его на столик, а потом аккуратно снял с Ксении свитер. Посмотрел еще немного и решительным жестом освободил Ксюшины волосы от заколок. Каштановые локоны заструились по ее плечам, мягко переливаясь в вечернем свете.
— Знаешь, я всегда хотел это сделать. Не люблю, когда такая красота спрятана от глаз. Женщина с распущенными волосами сразу становится загадочной, притягательной и немножко грешной.
— А я какая сейчас?
— А ты сейчас самая желанная девушка в мире, и если мы сию же минуту не остановимся, я за последствия не ручаюсь!
— А какие могут быть последствия?
— Самые ужасные: утащу тебя в кровать и изнасилую.
— Ох, мужчина, вы все только обещаете и обещаете!
— Ну смотри, я не виноват!
И Женька, подхватив Ксению на руки, отнес ее в спальню. Мягко опустив ее на кровать, он включил ночник. Потом снял с себя рубашку. И началось что-то неповторимое и волнующее. Он потихоньку раздевал Ксению, осыпая поцелуями все ее тело, мягко бегал по ней пальцами, гладил и дразнил все, до чего только дотягивался. Ласково поскреб ногтями за маленьким ушком. Поцеловал розовый сосок, потом дунул на него и рассмеялся, когда тот, словно испугавшись, съежился, Зарылся лицом в Ксюшины локоны и глубоко вдохнул в себя запах ее духов, напоминающих не то о диких степях, поросших ковылем, не то о лесных полянах, уставших под летним солнцем. По Ксюшиному телу словно пробегали электрические токи, заставлявшие ее просто изнемогать от наслаждения. Когда он добрался до ее трусиков, Ксения уже слабо представляла себе, где она находится и что происходит. Ей было так хорошо и приятно, как никогда в жизни.
