– Почему бы не оговорить наличие двух подписей? – предложила Шушу. – Одной твоей, а второй – кого-нибудь и? твоих партнеров по „Суизин, Тимминс и Грант"?
– Конечно, – кивнул Адам, затем повернулся к Элинор. – А профессиональное страхование „Суизин, Тимминс и Грант" автоматически нейтрализует любую попытку злоупотребления.
Элинор взглянула на Шушу:
– Тебя это устраивает? Да? Тогда, пожалуйста, сделай это, мальчик мой, – голос ее звучал слабо.
После того как Элинор поставила свою подпись под доверенностью и ее подлинность была должным образом засвидетельствована, Адам извлек из портфеля еще одну бумагу.
– Во избежание проблем с контрактами на произведения Элинор предлагаю также, чтобы на меня были возложены и общие полномочия поверенного: тоже только в одной, ограниченной области. Полномочия эти могут быть использованы лишь в том случае, если состояние здоровья Элинор значительно ухудшится.
– А тут профессиональное страхование „Суизин, Тимминс и Грант" тоже будет действовать? – поинтересовалась Шушу.
– Да, – подтвердил Адам. – В случае, если я умышленно злоупотреблю данными мне полномочиями поверенного в собственных интересах, – хотя я не могу даже представить себе подобного, – меня немедленно исключат из коллегии адвокатов и дисквалифицируют как юриста.
– Такой вариант тебя устраивает, Шушу? – прошептала Элинор.
– Может быть, у вас есть какие-то особые возражения, Шушу? – вежливо спросил Адам.
Мгновение помедлив, Шушу кивнула. В конце концов, речь шла о полномочиях, касающихся только повседневных дел. Если она будет протестовать без причины, это может показаться подозрительным: как будто она, Шушу, сама стремится контролировать деньги Нелл.
– Тогда и я согласна, – произнесла Элинор.
Среда, 21 июля 1965 года
В пять часов вечера Скотт закончил свой репортаж о демонстрации против войны во Вьетнаме. Помещение редакции новостей было полно народу: кто читал, кто разговаривал, кто пил кофе. На столах валялись горы информационных бюллетеней, заявлений для печати, телефонограмм, мотки телеграфных лент, стояли пустые кофейные чашки. В глубине комнаты стучали телетайпы, одна из стен была целиком занята множеством мониторов, на экранах которых сменяли друг друга различные сюжеты: некоторые из них в этот самый момент передавались в эфир. Кто-то кричал:
– Ты полагаешь, что после того, как над этим материалом поработали два юриста, здесь еще недостаточно аргументов?
В кабинете редактора отдела новостей секретарша просматривала список сюжетов, набросанный в блокноте:
– Репортаж из Вашингтона о сенаторе-взяточнике. Мэр Нью-Йорка и антивоенные демонстрации. От этого мэр у нас просто подпрыгнет, Скотт.
В дверь просунулась чья-то голова:
– Скотт, тебе звонят из Европы. Зайди к себе.
– Извините, ребята. – Скотт добежал до своего кабинета и тщательно прикрыл за собой дверь. – Аннабел? Что случилось, родная?
– Скотт… Мне плохо без тебя!
– Мне тоже плохо без тебя, детка.
– Ты нужен мне здесь.
Скотт понимал, насколько тяжко дался его жене этот последний месяц. Сначала она узнала, что ее бесконечно обожаемая Ба опасно больна, и тут же умчалась к ней, чтобы не отходить от ее постели. Потом „Аванти" отказалась продлить контракт с ней – вещь весьма неприятная для обоих как из-за потери денег, тан и из-за престижа. Последнее оказалось тяжелее всего, поскольку и Аннабел, и Скотт были людьми широкоизвестными. Слава Богу, Аннабел находилась далеко от Нью-Йорка, когда эта новость перестала быть тайной и досужие репортеры принялись обрывать домашний телефон четы Свенсон, докучая Скотту ядовитыми и злорадными вопросами.
Скотт знал, что сейчас его жена переживает самый тяжелый момент, какой только может быть в жизни фотомодели: она уже официально сошла с вершины славы, она набирала лишний вес, теряла свежесть кожи, и впереди ее не ждало ничего, кроме морщин и расплывшейся, потерявшей былые очертания фигуры. Во всяком случае, именно так воспринимала это она сама, и никакие увещевания Скотта не могли утешить ее. Какая жестокая ирония судьбы: быть еще такой молодой, двадцатипятилетней, и сознавать, что красота твоя увядает и что для тебя уже все позади.
Скотт постарался ответить жене как можно более дипломатично:
– Детка, мне ужасно хотелось бы быть сейчас рядом с тобой, но ведь мы оба знаем, что это невозможно. Мы же так много говорили об этом. Ты знаешь, как я хотел бы поддержать тебя, но я также должен хорошо выполнять свою работу. У нас сейчас жутко не хватает людей: лето в разгаре, все в отпусках. Я и выйти-то из редакции не могу. Если бы я приехал к тебе тогда, когда ты в первый раз попросила меня об этом, я мог бы застрять в Сарасане на целый месяц, и не исключено, что, вернувшись на работу, обнаружил бы, что меня уволили. – Он помолчал, потом нежно добавил: – Да и чем бы я мог быть там полезен, детка?
Уже не впервые Скотт отмечал про себя, что Аннабел ведет себя, как ребенок, требующий что-то у отца или матери, не задумываясь о разумности своей просьбы. Ах, если бы она была более уверенной, более независимой! В течение всех последних месяцев, прошедших в ожидании решения „Аванти", ему постоянно приходилось поддерживать и успокаивать жену – испытывая почти физическое напряжение, как человек, несущий кого-то на руках.
– Мне хочется, чтобы ты был со мной, – и Аннабел расплакалась. Она даже забыла, что позвонила мужу, чтобы сообщить новость о создании трастовой компании.
– Моя работа заставляет меня отказаться от многих вещей, совершенно необходимых для всех остальных. Ты ведь знаешь об этом, Аннабел, – снова напомнил ей Скотт.
– В твоей жизни, похоже, нет ничего, кроме твоей работы, – всхлипывая, упрекнула Аннабел.
– Вот именно. Поэтому я и женился на тебе. Потому что я люблю тебя и хочу, чтобы моя личная жизнь – пусть даже у меня остается для нее слишком мало времени – была надежной и устроенной.
– Ты настолько занят своей драгоценной карьерой, что для тебя она на первом месте, – продолжала упрекать мужа Аннабел. – А нас с тобой, нашу жизнь ты задвинул в дальний угол. Это ты откладываешь на следующую неделю, на следующий месяц – и так до тех пор, пока не выйдешь на пенсию!
– Да, я ценю свою карьеру, и ты прекрасно знала об этом, когда выходила за меня. Другое дело, если бы я работал в каком-нибудь большом телецентре. А здесь у нас, ты же знаешь, каждый несет по крайней мере двойную нагрузку. Как выглядело бы, если бы я вдруг исчез на несколько недель, предоставив другим заполнять вакуум, потому что бабушка моей жены лежит больная на другом конце планеты?
