Так пролетел квартал, и на макушке лета вышла первая партия новой биологически активной добавки, появления которой уже с нетерпением ждали многие, нашпигованные бойкой рекламой. Андрей Ильич решил, что можно перевести дух. В пятницу вечером он наконец вернулся домой, где уже ждали запотелый графинчик, малосольный хрустящий огурчик, горячий ужин и уютный диван с бормочущим рядом ящиком, под который так хорошо засыпалось. Домработница встретила хозяина как дорогого гостя, но с порога принялась выговаривать, что Андрей Ильич себя не жалеет совсем.
– Так нельзя, дорогой вы мой, совсем не думаете о здоровье. Исхудали, глаза ввалились, цвет лица землистый. Здоровье надо беречь смолоду.
– Совет мудрый, но запоздалый. Молодым меня уже трудно назвать, согласны?
– Нет, не согласна. Вы мужчина в расцвете сил, это я вам как бывший врач говорю, только заботиться о себе нужно. В гостиной, у телефона – листок, я записала все звонки: имена и время. А перед самым вашим приходом звонила женщина. Представилась Аполлинарией Нежиной, обещала перезвонить через час. Этот звонок я записать не успела.
– Вы заслужили хорошую премию, – заявил с улыбкой Лебедев, готовый озолотить прилежную старушку. – Вам цены нет, Римма Андреевна, за вами как за каменной стеной.
– Согласна, – заважничала отставная врачиха. – Золотые слова, возьму их себе на заметку. До завтра, Андрей Ильич, и не обижайтесь на мою болтовню.
Междугородний звонок раздался через три часа и десять минут. Позади остались возбуждение, полпачки выкуренных сигарет вместо одной запланированной сигары, унылый концерт попсы, разбавленный идиотизмом остряков-юмористов, звонок от Женьки Егорина, пристающего расслабиться в предстоящий выходной за шашлыками, размышления под звездами на балконе, треп с клубным приятелем. На исходе первого часа он пытался спрогнозировать следующую неделю, на исходе второго – взбодрить себя виски, в третьем принялся вспоминать, надеясь, что старая душевная боль перешибет нынешний зуд. Последняя попытка оказалась неудачной. Андрей с удивлением понял: прошлое стало прошедшим, сейчас позарез требовалось настоящее – то, что околачивалось в Майске и плевало на собственные слова, вынуждая маяться ожиданием.
Когда, наконец, раздался звонок, он готов был послать к черту весь мир и себя в первую очередь.
– Да!
– Здрасьте, это я.
– Кто – я?
– Аполлинария Нежина.
– Ты, кажется, обещала позвонить через час?
– Ага.
– Как ты?
– Плохо, мне не хватает тебя. Кажется, без тебя я себя теряю.
– Приезжай, ты мне нужна! Я встречу в любое время, как скажешь, или машину пришлю.
– Нет.
– Почему?
– Потому что с тобой моя жизнь полетит кувырком, – вдруг выпалила она, разом затащив в ирреальность. Дальше пошел сплошной треск, сквозь который с трудом пробивались отдельные слова. – Не жди... Не ищи... Не забуду... Прости...
– Ты должна быть здесь! – заорал в трубку Андрей, готовый убить эту дуреху. – Ты нужна мне! Приезжай немедленно, слышишь?! – потом до него дошло, что кричать бесполезно: ухо мытарили короткие гудки.
Лебедев тупо таращился на телефон, плохо воспринимая реальность. Выбросить бы из головы майскую сумасбродку, но с этим он, похоже, уже опоздал. Как можно так вляпаться в сорок лет? Не дурак, не наивный юнец, да и баб в его жизни промелькнуло немало. Только именно – промелькнуло, ни одна из них в памяти не осталась, кроме, конечно, Полины. А эту сумасшедшую даже женщиной толком назвать нельзя – недоразумение в нелепом прикиде, взирающее на мир в перевернутые стекла допотопных очков. Она и его мир умудрилась перевернуть – непредсказуемая, непонятная чудачка, без которой жизнь кажется пресной, как бессолевая диета. Жить, не чувствуя всей полноты вкусовых ощущений, Андрей Лебедев теперь не хотел да уже и не мог...
К утру, измочаленный бессонницей, он принял решение махнуть в Майск. Порадовать нового партнера общим успехом, поохать над его ружейной коллекцией, развесить уши под охотничьи байки, вместе пропустить стаканчик-другой. А потом заявиться к бестолковой внучке уникального старика, вправить ей мозги и, не отпуская от себя ни на шаг, притащить в Москву... Что будет дальше, «плановик» не додумал, незаметно провалившись в сон под свои грандиозные планы.
Воскресенье прошло на удивление тихо, а на неделе Андрей Ильич, вдохновленный покоем, отправился в клуб. Обсудить мировые проблемы, разобраться с теми, что около, а потом отужинать среди близких по духу людей, сумевших умаслить слепую фортуну.
* * *
Членством в «Ротери-клуб» президент «Олефармы» дорожил и гордился. Здесь не было места выскочкам да пройдохам. Директора крупных предприятий, солидные банкиры и бизнесмены, входившие в московскую организацию всемирно известной клубной сети, ворочали капиталами, немалую долю которых тратили на благотворительность, совместно обсуждая и строго отслеживая денежный путь до выбранной цели. В этом закрытом клубе каждый имел понятие о каждом, и все доверяли друг другу, зная не понаслышке о деловой репутации любого из них. Рвачам и романтикам сюда было не прорваться.
После анализа текущих дел и оценки принятой перспективы спустились, как обычно, вниз насладиться кухней шеф-повара Ника. Когда за столом остались трое, разговор, как это часто бывает на сытый желудок, зашел о женщинах.
– А помните мою историю с той покупкой? – пыхнул сигарой Ветрянов. Ростислав Игоревич занимался нефтью, был изобретателен, умен, хитер, умел наслаждаться жизнью, ценил женскую красоту и особенно связи, благодаря которым давно и прочно стоял на ногах. Бывший парторг крупного нефтеперерабатывающего завода давно перебрался с юга в Москву, тщательно следил за собой и в свои шестьдесят выглядел лет на десять моложе. Внуки звали моложавого деда Ростиком. Ветряновская жизнь со стороны казалась словно смазанной маслом – так легко и свободно по ней скользилось. Однако Лебедев знал о приступах острой хандры, которая накатывала иногда на этого обаятельного удачника, забалованного жизнью сверх меры.
– М-м-м? – вопросительно промычал Гуревич, перекатывая во рту вишню от торта. Сорокадвухлетний банкир обожал сладкое, видно, не досластился в детстве.
– И ты не помнишь, Андрюша? – удивился нефтяник. – Я ж тебе, дорогой, эту наводку давал, забыл?
– Когда?
– Когда рак на горе свистал, – вмешался сластена, с сожалением глядя на остатки пышного крема, размазанные по пустой тарелке.
– Шутковать будешь, когда тебя ЦБ прищучит, – добродушно огрызнулся Ветрянов. – Память у вас, соколы мои, ни к черту! Ладно Лева, ему петушок на палочке покажи, он и мать родную забудет, но ты-то, Ильич, уж, кажется, должен бы помнить.
