– Да нет, зачем же? – Горло внезапно перехватило, но она немедленно справилась. – Зачем же? Ведь это тебе! – И Аликс легко и естественно улыбнулась. Или усмехнулась?
– Нет, давай уж вместе, – сказал он уже спокойно, даже чуть медленней, чем обычно. – Я не хочу, чтобы ты думала бог весть что. Смешно, в конце концов. Мало ли что этой дурочке в голову взбредет. Она ведь из такой среды… Мать – хозяйка брачного агентства, представляешь уровень? Нечто среднее между электронной свахой и гадалкой Лилианой. А то и просто сводня. Отец неизвестно кто. То есть неизвестно где. Ушел из дома, сказал – за сигаретами, и все – пропал. Уж и не ищут. Может, и в живых нет. Маргиналы какие-то. Вот и дочка так живет – по понятиям. Ну, пойдем, пойдем! – Саша вложил Аликс в руки золотой конверт вместе со всем содержимым и, с трудом обхватив, корзину перенес в кухню. Полуобняв жену, посадил рядом с собой на диван. Отхлебнув вина, поднес бокал к ее губам. – Ну вот, а теперь поглядим.
Аликс взглянула. Из конверта показался глянцевый журнал – русская версия «Плейбоя». По-кошачьи изогнув спину, смеялась ей прямо в лицо гибкая зеленоглазая блондинка. «Алиса Деготь жжет!» – прочла она, с трудом оторвав взгляд от змеиных узких органов зрения обнаженной. От круглых загорелых ягодиц, перечеркнутых черными линиями витиеватого автографа.
– Ну вот, видишь, – невозмутимо заметил Саша. – Ничего страшного. Дура – она и есть дура. Что я, голых баб не видел?
«Видел, – подумала Аликс, стараясь выровнять дыхание. Видел, и немало. Но таких – вряд ли, – призналась она себе честно. Быть объективной в таких делах необходимо. Это условие безопасности. Условие победы. Разум и только разум. Никаких чувств».
К следующей его реплике она дышала уже совершенно ровно.
– Меня это не удивляет. Ничуть, – сказал он. – Она распространяла слух, что зарабатывает стриптизом. Я думал, хвастается. Она вообще хвастается, такой, знаешь, истероидный склад. Потребность всегда быть в центре. Рассказывает о себе разные истории, и не все хорошего вкуса. О несчастном детстве, как ее отец обижал, а мать унижала, ну, ты понимаешь… Инте-ресно, что о нас с тобой наша Ло повествует… Характер, знаешь… Есть что-то общее…
– Нет, эта девушка не хвастает, – сказала Аликс. – И деньги, верно, оттуда. Мило. Стриптизерши – лучшие студентки. Вот из кого нужно выбирать себе аспиранток. Ты не находишь?
– Ах, брось. – Саша ответил слишком быстро и громко. – Какие еще аспирантки! Да я ее и на диплом не возьму. Теперь. Ну, давай лучше посмотрим, что она там написала. – Он вынул из руки Аликс глянцевую страницу, поднес к глазам.
– М-м-м-да… – услышала она. – Стихи, конечно. Литературные достоинства минимальны, но не без воображения. Знаешь, вслух читать не буду – пошлость. Идиотский нравоучительный тон. Совсем отвязная девка, правда. Но это всего лишь поздравления. Взгляни! – И он протянул ей письмо. Она отстранилась.
Как обрадовал женщину новый писк домофона в холле! Вот и предлог прекратить разговор. Вскочила, бросилась к двери, столкнулась с мужем – он устремился туда же. Мягко подтолкнув его назад, в кухню, тихо сказала:
– Нет. Лучше я. Журнал убери, пока открываю. А фрукты съедим. Надеюсь, там, внутри, ничего больше нет? Сюрпризов каких-нибудь в стиле «Плейбоя»?
– О! – воскликнула Крошка Ло, появляясь в кухне. – Теперь я верю: скоро Рождество. Подумать только! Сказки сбываются!
Черные брови разлетелись по ее белому лбу, словно птицы, глаза засверкали, щеки, свежие от морозной пыли, из нежно-розовых стали алыми…
Ужин, он же обед, прошел нервно и празднично.
Следующий дар прибыл через два дня. В это же время.
Саша Мергень снова оказался на кухне – и опять наедине с Аликс. «Как, черт побери, она определяет, что я дома, эта белокурая бестия?» – думал он, отпирая дверь и узнавая тех же высоких бритоголовых мужчин в черных долгополых кашемировых пальто и матовых кожаных перчатках. Один из троих держал на вытянутых руках круглую золотистую картонку с идиотским прозрачным бантом. Мгновение – и коробка оказалась в руках у растерянного адресата, а трое посетителей в черном уже спускались в лифте.
Превозмогая чувство вины, Саша внес торт в кухню. Аликс встретила сочувственным смешком и подчеркнутым жестом подставила руки.
Какой болью дался ей этот жест! Знакомой, но все такой же острой, как впервые, пятнадцать лет назад, когда ей было всего двадцать два и она жила уже в Москве… Той самой болью, что заставила тогда неопытную еще молодую женщину приложить руку к сердцу, безошибочно и бессознательно ощутив, где в ее свежем здоровом теле скрыт этот орган, о существовании которого она уже и забыла – забыла с двенадцати лет, с года ее детской тоски и отчаянья – и вот уже десять лет как не вспоминала… А в Москве вспомнить пришлось, да и забыть больше не удавалось.
– Боже, – шепнула она про себя, простирая руки – будто бы к Саше, к торту, к жизни, – Боже милостивый, дай мне одно, только одно – верность. Преданность. – И встретила отрешенный взгляд мужа – застывший, невидящий, мимо нее, Аликс, устремленный. Она уже знала, куда: к недавнему, свежему, живому в нем страстному воспоминанию. Этот особый взгляд, прикованный горящим в мужской плоти желанием к новому женскому облику, завораживающему, словно огонь в ночи, словно алый костер, сыплющий опасные и насмешливые искры, такие праздничные, такие яркие… Такие свободные! Но ведь и Аликс была еще жива, и боль вновь напоминала ей об этом. В последние годы – только эта боль, одна она. Нет, часто еще музыка – если вдруг та же боль слышалась в одиноком голосе или пении струны – внезапная, неутолимая, и тогда женщина поднимала руку к сердцу и смотрела, смотрела в себя – на костер, полыхнувший внутри, на алые языки пламени и яркие смеющиеся искры… И, не успев поднять руку к сердцу, Аликс на полпути ее остановила – он ничего и не заметил. И приняла коробку на ладони. Изящно. Легко. Красиво.
– Осторожно! – вдруг воскликнула она, быстро опуская подношение на стол. – Мне показалось, или там что-то шевелится?! Змея? Мало ли…
И, точно как в прошлый раз, в дверь снова позвонили. И, как третьего дня, свежая с мороза, по-русски бело-розовая, по-цыгански чернобровая, в кухню ворвалась их по-американски свободная дочь.
Удержать ее было немыслимо. Они и не пытались.
– Ай! – вскричала девушка во весь голос, сорвав крышку и отшвыривая ее прочь вместе с золотистой прозрачной лентой. – А-а-а!!! Какая прелесть! Пуся-лапуся! What a darling![4]
И подняла над головой котенка – гладкого и гибкого, словно пума, песочного, словно сфинкс. Зеленоглазого.
– Тише, Лолли, – машинально заметила Аликс, – mind your manners[5].
