— И что дальше?
— Я… заперлась в ванной… Он стал что-то говорить мне, я включила воду на весь напор… Тогда он попытался выбить дверь, но я так кричала… Я кричала ему такие вещи… Я… — она положила руку себе на голову, медленно перемешала волосы, со страданием глядя в никуда, остановилась задумчиво. Молчала.
Наконец решилась что-то сказать, но, посмотрев на меня, закрыла рот и с дурацкой улыбкой закивала головой, мол, жизнь такая штука. На глазах снова заблестели слезы, и она быстро ушла.
Есть территория, куда мужа не пускают. Я уставился в пол, на сердце ворочались жернова.
Я до сих пор стоял мокрый и в обуви.
— Ну а что было потом? — крикнул, разуваясь и снова глядя на свое отражение.
— Ничего, — донеслось в ответ. — Наступила тишина, я вышла. Никого не было. Я взяла лекарство, надела очки, побежала к маме. Хотела умереть.
Как приятно слушать. Хотела умереть из-за чужого мужика.
Я зашел в гостиную.
Элеонора, оказывается, постелила на диване и сейчас лежала, накрывшись одеялом, глядя в стену.
Посмотрела на меня, объяснила:
— Я не буду там спать. Мне противно. У меня мир перевернулся…
Я ободряюще улыбнулся ей.
— Сейчас приму душ и приду к тебе.
— Постарайся побыстрей…
В коридоре я осмотрел косяк ванной двери, стал раздеваться.
— Слушай, а ты помнишь, как на твой день рождения кто-то испортил покрывало кровью? Мы еще гадали, что там могло случиться, — крикнула Элеонора со своего места и, услышав мой ответ, продолжила: — Теперь я все поняла. Это были они… Эти животные…
— Может быть, — согласился я.
Снова утро.
Яичница, кофе. У Элеоноры — опять «стадия». Мне все безразлично.
Пошел на работу — наслаждаюсь бодростью просыпающегося городка. Плевать на перепады настроения жены, плевать на Лопатину и Вадима, даже думать не хочу, что там дальше. Плевать на чувство стыда за вчерашнее — развесил пьяные нюни, бегал под дождем, страдал, как полудурок.
Мимо проносятся машины, эпизодические люди торопятся, — жизнь закипает!.. Побеждает, благодаря движению. Ничего не страшно…
В кабинет пришел первый, чего не было давно. Сел за стол, вытянул ноги, руки закинул за голову. Жду, когда войдет Лопатина…
Появилась наконец.
Посмотрела на меня с пронзительным ожиданием, быстро отвела взгляд, как от своей гноящейся раны. Стала нервно надевать халат.
Мы молчали.
Я неотрывно и с подчеркнутым безразличием наблюдал за ней.
Она села за стол, сняла крышку с банки-аквариума, начала крошить корм.
Пристально глядя на водный мирок, тихо произнесла:
— Я выполнила условие.
В ее профиле с чуть приоткрытым ртом было что-то от беззащитной рыбешки…
Она вдруг обернулась, вперив в меня взгляд, как у Медузы Горгоны.
На мгновение я окаменел, но чтобы как-то справиться с властью, в которой оказался, зло бросил:
— Ты же шлюха!..
Она зажмурилась, скривилась, будто порыв ветра ударил ей в лицо песком, отвернулась. Стала тяжело дышать ртом, слезящиеся глаза смотрели в пол.
Теперь мне было проще.
— Я до последней секунды не верил, что ты на это пойдешь. Думал, разыгрываешь меня, дразнишь. Я же проверял тебя, неужели не понятно? Ты либо… дура…
— Я и дура, и шлюха! — внезапно обернулась она со стальной улыбкой и сверлящим взглядом. Быстро утерла маленькой ладошкой слезы из-под очков. — Раньше думала, что у меня хотя бы внутри есть что-то хорошее, а теперь знаю — нет! — шмыгнула носом, отвернулась, замерла.
Было ясно, что она просит жалости к себе. Я не люблю, когда специально плачут, пытаются так воздействовать на меня, но… все равно вдруг стало жалко ее. Она неудачница на всю жизнь. Ничего ей не светит. Никому не будет нужна. Ну, разве что слесарь-алкоголик влюбится. А она, в принципе, неплохой человек…
— Не надо все усложнять, не надо… — произнес я, преодолевая неудобство ситуации. — У нас с тобой не получилось… Ну и что? Ты встретишь другого мужчину, который будет намного лучше, чем я, и вы будете счастливы вместе. Ты особенная и ты… победишь в этой жизни. Я в тебя верю, знай это. У тебя будет прекрасная жизнь. Но без меня. Понимаешь? Без меня!
Судя по осанке, она немного смягчилась. Еле слышно выпустила воздух из легких.
— Я мечтала и о карьере, и об успехе, — тихо заговорила. Я попытался представить ее главврачом. Не получилось. — Но… любовь, семья для меня важнее. Я чувствую себя как твою часть…
Я нервно вздохнул, с раздражением вернулся к пройденному:
— Не надо думать обо мне! Я вообще увольняюсь отсюда.
— Как? — она испуганно обернулась.
— Да, — мягко подтвердил я, чуть качнув головой. — Через пару месяцев.
Лопатина растерянно улыбалась мне.
— Нет, этого не может быть…
— Может, — жестко оборвал я. Не хватало еще, чтобы она закричала, как в одном фильме: «О боже, это выше моих сил!» и хлопнулась в обморок. — Я буду работать в другой поликлинике.
— Почему? — спросила она у меня, как у шизофреника, который пытался убедить в такой нелепости, что даже развеселил ее.
— Есть причины. Разве я должен докладывать? — холодно и строго произнес я.
— Но… мы будем встречаться?
— Нет!.. Нет!.. Не будем!!!.. — эмоционально, еле сдерживая себя, чтобы не взорваться, прошипел я, истребляя ее взглядом.
Она стала часто моргать. Посмотрела на стол, потом опять на меня. Моргает и моргает. Нервный тик. Надеюсь, эпилепсии у нее нет.
— Оставь меня в покое, — успокаиваясь, попросил я ее просто, как друга. — Найди себе кого-нибудь подходящего. Ты сможешь. Главное помни, что мужчина любит глазами. Следи за собой. Одевайся иначе…
— Как иначе? — немедленно спросила она настороженно.
— Современно… Красиво…
— Стандартно? — уточнила она с какой-то язвительной цепкостью.
— Ну… — я задумался, что ей сказать.
— Значит, красиво… — пробормотала она и тут же вскинула голову. — А страус — это красиво?
— Страус — это страус.
— А я — это я!
Мне не понравилась ее убежденность. Чтобы не чувствовать себя слабее, я продолжил:
— Красиво — это когда нравится всем. Возьмем твое знаменитое платье со звездами. Кому оно нравится, кроме тебя?
— Знаменитое… — повторила она грустно. Снова на лице появилась улыбка. У нее это значит, что сейчас будет плакать.
— Как это можно надеть? Ты что, звездочета собиралась в детском саду играть? Где ты его взяла вообще?
— Сама сшила.
— Я так и думал. Твое платье среди тысячи узнаешь.
— Между прочим, хороший комплимент, — сказала она, глядя на меня с полуживой иронией.
