Адам оставался невозмутим.
— Жениться я тебе не предлагаю. Просто зааркань ее. Захомутай. Замани в свои сети. Очаруй, обворожи, заставь оплачивать твои милые прихоти. Словом, проделай все, что предлагает мисс Грабл-Монро. А потом поделишься впечатлениями, расскажешь, что у тебя из этого вышло.
— Ни за что! — с дрожью в голосе ответствовал Лукас.
— Настоящий журналист, — наставительно произнес Адам, — на все готов ради хорошего репортажа. А репортаж получится убойный. Молодой человек, симпатичный, неглупый, с большими планами на будущее — словом, точь-в-точь ты — читает книгу, принимает ее как руководство к действию и отправляется на поиски своей миллионерши. Подумай, сколько пикантных поворотов…
— Ни за что!
— Хорошо-хорошо, можешь обойтись без пикантностей. Просто сделай хороший репортаж. Увлекательный. С юмором. Но и с моралью.
— Куда уж увлекательнее! — с горечью отозвался Лукас. — О юморе и не говорю. А что до морали… Мораль будет, например, такая: «Как ошибался мой отец, когда уверял, что в богатую женщину влюбиться легче, чем в бедную!»
— Ты просто циник и не веришь в любовь, — нравоучительно заметил Адам.
— Странное замечание в устах сорокалетнего холостяка.
Адам хотел ответить: «Мне еще нет сорока!», но подавил искушение. Хотел попросить Лукаса заткнуться, но и с этим соблазном справился. Пусть говорит: из того, кто затыкается по первому требованию, не получится хороший журналист.
— Но все же мне хотелось бы заняться Лорен Грабл-Монро, — настаивал Лукас. — Давай так: я делаю для тебя этот идиотский репортаж, а в награду получаю возможность…
В следующий миг Адам в полной мере оценил правоту древней мудрости: «Язык мой — враг мой». Он открыл рот, желая ответить: «Трупом лягу, но не пущу эту стерву в свой журнал!» — однако, сам того не ожидая, ответил нечто совершенно иное:
— Нет, Лукас.
— Почему нет?
Адам с ужасом ощутил, как губы его сами собой изгибаются в хищной усмешке.
— Да потому, — ответил он, — что Лорен Грабл-Монро займусь я сам.
— А ты как думаешь, Дорси? Голубое или зеленое?
Дорси и рада была бы ответить матери, но мысли ее были далеко. Съежившись на краешке огромной кровати, застеленной розовым покрывалом, и закрыв лицо руками, она не чувствовала в себе сил даже поднять глаза на Карлотту Макгиннес. Ибо в ушах у нее до сих пор звучали эти слова:
«Лорен Грабл-Монро займусь я сам!»
Прошло три дня, но Дорси по-прежнему была в панике. Напрасно убеждала она себя все выходные, что слова Адама Дариена — пустая угроза. Что никакой, даже самый упорный журналист не сможет раскрыть истинное лицо Лорен Грабл-Монро. Что редактор и издатель найдут способ сохранить тайну — в конце концов, они обещали! И вообще все будет хорошо.
Но солнечный и ясный понедельник открыл горькую истину: уик-энд она потратила зря. Ибо все ее самоутешения были ложью. Ложью с первого до последнего слова.
До позднего вечера Адам и Лукас обсуждали, что сделают с мисс Грабл-Монро, когда она попадется им в лапы. В выражениях охотнички не стеснялись, не подозревая, что предполагаемая добыча слышит каждое их слово.
А фантазия у них была, надо сказать, на редкость живая и изобретательная.
К концу вечера эти двое успели раздеть Лорен догола, вымазать медом, привязать к столбу под палящим солнцем пустыни и повесить над головой плакат: «Стервятники, налетайте!»
Раздеть и вымазать медом предложил Адам — и Дорси эта идея… гм… ну, не то чтобы понравилась, конечно… Скажем таю чем-то привлекла. Даже против привязывания она особо не возражала. Но тут Лукас заговорил о пустыне и стервятниках — и все испортил!
Итак, они намерены ее разоблачить. Выяснить, что Лорен Грабл-Монро — на самом деле Дорси Макгиннес, скучная почти профессорша социологии в скучном и респектабельном колледже «Северн». Вопрос лишь в том, долго ли она сможет от них прятаться. И какой ущерб нанесет это журналистское расследование ее научной и преподавательской репутации. Да и всей ее жизни тоже.
Конечно, журнал «Жизнь мужчины» ни одна уважающая себя женщина в руки не возьмет, однако Дорси порой его почитывала. И знала, на что способны Адам Дариен и Лукас Конвей. По отдельности. Если же они объединят усилия… даже подумать страшно!
Одним словом, выходные у Дорси напрочь пропали.
А сегодня, заскочив домой перекусить перед тем, как отправляться в «Дрейк», она с ужасом обнаружила, что совершенно лишилась аппетита. В желудке творилось такое, что для прозаических бутербродов с сыром ни места, ни желания не оставалось.
А вот ее мамочка отсутствием аппетита не страдала. Ее-то никто не разоблачает, не выставляют на съедение стервятникам под палящим солнцем пустыни! Ведь не она написала эту чертову книгу!
Карлотта Макгиннес была всего-навсего вдохновительницей. Первопричиной. Творящей силой. Но до таких глубин ни один чертов журналист не докопается.
В этот ясный осенний день Карлотту волновала лишь одна проблема: что надеть, голубое или зеленое? Отняв руки от лица, Дорси взглянула — не на саму мамочку, нет, на это ее отваги не хватило, — а на отражение в зеркале. Как всегда, Карлотта выглядела светской дамой, безмятежной и безукоризненно элегантной. Платиновые волосы лежали безупречно — волосок к волоску. Домашняя униформа — вельветовые джинсы и туника — сегодня была выдержана в сиреневых тонах: цвет подчеркивал бледную голубизну глаз, а покрой — хрупкость фигуры.
Трудно поверить, что мать и дочь разделяет четверть века! В свои пятьдесят два Карлотта так же хороша, как и тридцать лет назад. Может быть, даже стала еще красивее, ибо к пятидесяти годам она приобрела опыт и знание жизни, какого у двадцатилетней быть не может. А еще — взгляды, каких не встретишь у подавляющего большинства женщин ни в двадцать, ни в сорок, ни в семьдесят.
К подавляющему большинству принадлежала и Дорси. Нет, она очень любила мать (несмотря на то, что Карлотта частенько доводила ее до белого каления) — любила, но не понимала ни одного ее поступка.
— Пожалуй, надену голубое, — не дождавшись ответа от дочери, приняла наконец решение Карлотта.
Голубое в самом деле идет ей больше зеленого, мысленно одобрила выбор матери Дорси. Но все прочие решения Карлотты были на первый взгляд лишены смысла. Это при том, что мать Дорси очень решительная и самостоятельная женщина, хотя ни одного дня в жизни она не проработала (по крайней мере, с девяти до пяти).
— Очень милое платье, — вяло откликнулась Дорси.
Изысканная шелковая штучка без рукавов была, пожалуй, покороче, чем обычно носят дамы среднего возраста, но Дорси не сомневалась, что на Карлотте платье будет смотреться превосходно.
