Коул вздрагивает, и бросает на меня взгляд через плечо.
— В чем дело? — говорю я, идя впереди Эйдена.
И тут я резко останавливаюсь перед своим черным Ягуаром.
На лобовом стекле что-то написано белой краской.
«Беги, Кинг. Ты не должен умолять об этом».
Глава 7
Астрид
Обо мне все позабыли, пока ты не произнес мое имя.
Мои мышцы напрягаются, когда я спускаюсь по мраморной и широкой лестнице. Я живу здесь уже больше двух лет, но все равно не чувствую себя здесь как дома.
Это башня, и я в ловушке.
Нет. Не то, чтобы я, как Рапунцель или как героиня из запутанной истории Диснея. Это реальная версия.
После смерти мамы, про меня начали писать в прессе, как о Спрятанной Принцессе Клиффорд. Потому что папа прятал меня целых пятнадцать лет, хотя они с мамой были женаты какое-то время, и я не незаконнорожденный ребенок.
После публичного разоблачения я начала думать, что действительно могу быть спрятанной и забытой принцессой. Запертая в этом особняке.
Еще один год.
С этим всплеском надежды я глубоко вдыхаю и пересекаю грандиозную гостиную с золотой аркой честерфилдов и высокими потолками.
Заглядываю в кухню, где завтракает моя «семья».
— Доброе утро, — выпаливаю я, уже направляясь к выходу. — Я в школу.
— Астрид, — спокойный, но не подлежащий обсуждению тон отца останавливает меня. — Садись позавтракать.
— Я не голодна.
— Садись и позавтракай.
Я вздрагиваю от резкости его приказа, и мои плечи опускаются. Осторожными шагами я пересекаю гигантскую кухню с безупречным мраморным полом и каменным камином. Несколько сотрудников кухни стоят в ожидании, как из эпизода долбаного «Аббатство Даунтон».
Я улыбаюсь Саре, шеф-повару, но, судя по глубокому хмурому выражению ее светлых бровей, это, должно быть, гримаса.
По крайней мере, я делаю дружелюбное лицо. Помогает то, что она готовит мне самые вкусные шоколадные коктейли и чизкейки.
Я сажусь на стул в дальнем конце стола — это самое дальнее место от папы и его жены. Не встречаясь с ними взглядами, я начинаю есть сырой джем и чизкейк. Я почти ничего не чувствую. Чем скорее я покончу с завтраком, тем быстрее уберусь отсюда.
— Милая, помедленнее, — фальшивый заботливый тон мачехи портит мое ненасытное настроение. — Не переживай. Еда никуда не денется.
Я проглатываю чизкейк, наконец-то попробовав его гладкую текстуру, и бросаю на нее сердитый взгляд через стол.
Виктория обладает элегантной аурой. Это во всем, что она носит или говорит. Даже ее тон, воспоминания из какого-то старинного фильма. Ее светлые волосы собраны в аккуратный французский пучок. На ней прямое платье высокой моды, которое, должно быть, вызвало бюджет третьей страны. Изящное ожерелье окружает ее гладкий вырез, и соответствующие серьги свисают с ушей. Она все хвастается, что папа подарил ей на день рождения набор украшений.
Тошнит.
У неё есть все, чем должна обладать жена лорда. Как будто она сделана прямо из инструкции.
Виктория может выглядеть на десять лет моложе своего настоящего возраста из-за подтяжки лица и аристократического имени, но она совсем не похожа на маму.
Моя мать гордилась своими татуировками и артистической жилкой. У неё была свободная душа, предназначенная летать, а не быть запертой в особняке, как Виктория. Но опять же, может, именно поэтому папа предпочел ее, чем мою маму.
С тех пор, как я приехала сюда, Виктория взяла на себя обязанность рассказывать о моем происхождении. Если я ем быстро, то только потому, что мама держала меня голодной. Если я отказываюсь от дорогих платьев, то только потому, что привыкла ходить в лохмотьях. Если я и дышу, то только потому, что высасываю имя отца.
— Здесь все по-другому, дорогая, — губы Виктории растягиваются в консервативной улыбке, как она это делает с репортерами. — О еде можешь не беспокоиться.
— Раньше мне тоже никогда не приходилось беспокоиться о еде, — говорю я, проглотив очередной кусок чизкейка Сары.
К черту Викторию за ее намеки, что мама не заботилась обо мне. Она была и мамой, и папой в одном лице.
Я восхищалась ею за то, что она вырастила меня сама и была всем, в чем я нуждалась.
Когда я впервые проявила интерес к рисованию, мама не спала всю ночь позируя для меня. Когда у меня были плохие дни, она брала меня в дальние поездки, только мы вдвоем.
Мама была моим миром, в то время как папочка жил со своей настоящей семьей.
— Это хорошо, что не приходилось, — продолжает Виктория.
— Да. Мама, знаете ли, зарабатывала на жизнь. Она не высасывала деньги своего лорда-мужа.
Верхняя губа Виктории дергается, и я улыбаюсь про себя.
Маленькие победы.
— Астрид Элизабет Клиффорд.
Я вздрагиваю от убийственно спокойного тона папы. Если он называет меня полным именем, то не одобряет моих слов.
Не то чтобы он действительно одобрял меня.
Моя вилка звенит о тарелку, когда я слегка поднимаю голову, встречаясь с его карающими зелеными глазами. Явное доказательство того, что я его дочь. Что его гены участвовали в создании моих.
Через несколько недель мне исполнится восемнадцать, но я все еще чувствую себя такой же маленькой, как семилетний ребенок, который умолял его остаться. Глупый маленький ребенок, нарисовавший его в качестве первой детской картины.
Генри Клиффорд по-прежнему силен и хорошо сложен, для человека, которому за сорок. Его темно-каштановые волосы, еще одна вещь, которую я унаследовала, зачесаны назад, подчеркивая сильный лоб и прямой аристократический нос.
Его отглаженный темно-синий костюм льнет к телу, словно он родился в нем. Я, его точно не помню без костюмов.
Когда я была ребенком, я чувствовала себя не в своей тарелке, когда он появлялся.
Теперь он просто пугает меня.
Не знаю, когда он перестал быть моим отцом и стал его тенью.
Виктория кладет свою руку поверх папиной с тошнотворно сладкой улыбкой, которая вызывает у меня диабет.
— Все в порядке, дорогой. Она скоро поменяет свое мнение.
Убейте меня сейчас.
— Доброе утро!
Ветерок крепких вишневых духов, должно быть стоило еще целое состояние, проносится мимо меня.
Николь целует маму и моего папу в щеки, прежде чем сесть слева от папы.
Мы носим одну и ту же школьную форму, но она каким-то образом делает ее более элегантной с отглаженной синей юбкой и рубашкой, закатанной поверх пиджака КЭШ. Ее светлые волосы ниспадают волнами до середины спины, будто о каждой пряди заботятся отдельно.
Конечно, в отличие от меня, Николь не ест как свинья. Она не торопится есть и сейчас, она мило, разговаривает со взрослыми о предстоящих тестах и школьных мероприятиях.
Опустив голову, я опустошаю тарелку с чизкейком, отказываясь от нормальной еды.
Сказать, что я чувствую себя чужой, было бы преуменьшением. Виктория и Николь всегда завладевают папиным вниманием, в то время как я сижу здесь незаметная, как тихоня.
Я стараюсь не обращать внимания на укол боли, когда папа одаривает Николь улыбкой, которую больше никогда мне не дарит. Все, что я получаю от него, — это нахмуренные брови и неодобрительные взгляды.
— Может, ты начнёшь брать классы математики с Астрид, — предлагает Виктория в ужасно веселой манере. — Я уверена, что Николь поможет тебе добиться лучших результатов.
Я скорее подавлюсь собственной рвотой, большое спасибо.
— Если бы ты не была так упряма, отказываясь от частного репетитора, возможно, у тебя не было бы катастрофических результатов. — нотка неодобрения в папином голосе словно ножом вонзилась мне в сердце. — Почему ты не можешь быть такой же, как Николь?
— Почему бы тебе не удочерить ее и не избавить нас от всех страданий?
Я не хотела говорить это вслух, но все равно это вылетело каким-то образом.
