— Я бы не стал с вами спать, — даю знак и мои люди окружают машину в кольцо. — Никогда. А ребёнок мой и сейчас я её заберу
Глава 10 Ольга
Дашка плакала. Не громко даже, тихо, но… Отчаянно? Да, наверное так. Словно понимала, что назад пути нет. Сейчас будет страшно. Сейчас все бесповоротно изменится навсегда. А самое жуткое — помешать этому не возможно.
Дашкин плач мешал мне думать. Разве можно думать о чем нибудь, когда рядом плачет твой ребёнок? Мысли только одни — защитить. А как, позвольте спросить, если темно на улице, дорога, а вокруг машины стоят мужчины? Молча стоят, глаза тёмные, на меня не смотрят даже. Но уйти не дадут, это я понимаю чётко. Водитель, которого мы долго ждали на морозе, который только недавно, только вот пятнадцать минут назад принял у меня деньги за оплату пути, усиленно делает вид, что вообще ко мне никого отношения не имеет. Вообще не понимает, как я попала в его автомобиль.
— Всё хорошо, малыш, — натужно улыбаюсь я Дашке. — иди к маме скорее.
Она всхлипывает протяжно тянется ко мне всем телом. Подхваю её лёгкое тельце, сажаю к себе на колени. Трясётся. Главное защитить, не отдать никому. Мы вдвоём справимся. У нас всегда получалось, все эти годы.
— Выходите, — утомленнно говорит Шахов.
В его голосе усталость и толика брезгливости. Ему противно иметь со мной дело. Можно подумать я от ситуации в восторге. Я ненавижу его. Ненавижу кажется так сильно, как не ненавидела ещё никого. Даже мужа. Тогда мой ребёнок был анонимным. Она шевелилась в моем животе, но я не видела, не знала её, стремилась защитить по наитию, по любви, которой сама ещё не понимала. Теперь — понимаю. Я спасла её. Родила в муках и перед страхом неизвестности будущего. Я выкормилаее ее своей грудью.
— Вы с ума, сошли, — выдавливаю из себя максимально спокойно. Так, словно Шахов взбесившийся пёс. Хотя не пёс, нет… Оборотень. Лишнее движение, лишнее слово, и он стряхнет с себя усталость и бросится. И тогда не останется ничего. — Давайте рассуждать логично. Кроме мужа у меня мужчин не было. Вы ней мой муж. Вывод простой — моя Даша никак не может быть вашей дочерью. Малыш пошли.
Дочка доверчиво вкладывает ладошку в мою руку, сползает с моих коленей. Открываю дверь. Открывается она послушно, и кажется вдруг, что ничего и никто не будет мешать мне уйти. Выхожу, скорее вываливаюсь из тёплого нутра машины в стылую темноту. Мужчины ничего мне не говорят. Я иду, держу Дашку за руку и они идут тоже. Один даже забегает передо мной, и так идёт — пятится, на меня глядя. Кругом машины, много машин, десятки в этой спонтанной пробке которая мне теперь тоже неслучайной кажется. И никто не выйдет мне помочь. Все не просто так. Дашка плакать перестала. Стискивает мою руку. Дышит тяжело. Идти по обочине сложно и мне, а ребёнку вдвойне. Подхватываю её на руки. Тяжёлая. Ничего, потерплю, своя ноша не тянет.
— Ольга, — голос Шахова раздаётся совсем близко, где-то за моей спиной, но оглянуться я не решаюсь. — Не устраивайте сцен. Вы напугаете ребёнка. Вы же не хотите, чтобы девочке было страшно? По своему вы к ней привязаны, я почти уверен в этом.
Дашка крепче обхватывает мою шею. Она смотрит назад, она видит Шахова. Мне хочется закрыть ей глаза, но это желание абсурдно.
— Мама, — шепчет Дашка. — Он близко, он почти нас догнал, почему мы не убегаем?
В счастливые пять лет кажется, что победить можно всякого. А если не победить, то убежать от него. Но мне, к сожалению, давно уже не пять лет.
— Вам не уйти, это утопия. До города десяток километров. Ночь. Вы одна. Нас — много. И правда на моей стороне, Ольга.
Я не понимаю, о какой он правде говорит. Понимаю, что остановиться не могу. Принять бой — тоже. Он сильнее. Просто иду и крепче обнимаю Дашу.
— Один, — говорит Шахов. — Два… Я считаю до пяти, я даю вам шанс уйти красиво.
Не выдерживаю. Бросаюсь к машинам. Стучусь. Люди видят за мной мужчин, они боятся, они просто не открывают. Завыть, может, от отчаяния.
— Пожалуйста, — прошу я. — Пожалуйста. Они же отберут у меня ребёнка, отберут…..
Наконец одно стекло медленно опускается. Там, за ним пожилой мужчина. Лицо доброе, усы смешные, как у деда моего. А человек с усами, как у моего деда просто не может быть плохим.
— Пожалуйста, — умоляю я.
Он смотрит за мою спину и медленно качает головой. Он боится, я его понимаю.
— Игорь, — сердито окликают его сзади. — Помоги девочке, видишь, её совсем запугали, ни стыда, ни совести.
И столько во мне надежды вдруг загорелось. Дикой, ничем необоснованной. Чем он может мне помочь, маленький, усатый, сутулый? Но надежда, она такая. И часто подводит.
— Игорь, — женская рука хлопает его по плечу. — Давай увезем девочек!
Он неохотно открывает дверь и выходит из машины, хотя понимает, чем это чревато. И мне становится так стыдно. Но я не могу так просто взять и отпустить свою надежду.
— Ольга, — говорит Шахов. — Я и не надеялся на то, что у вас есть совесть. Но… вы готовы так просто играть чужими жизнями?
Его люди синхронно делают шаг вперёд, стискивая нас в кольцо, из которого так просто не вырваться. Не уйти без потерь. Незнакомый доселе мне Игорь вздрагивает, словно его ударили, но не уходит. И мне становится жаль его. Жаль, но Дашкина жизнь оказывается, важнее любой другой. Возможно даже всех вместе взятых. И важнее моей уж точно.
Дашка, уже точно понимая, пять лет все же, что её сейчас отнимут у матери, ещё крепче стискивает мою шею. Прерывисто, тяжело дышит в моё ухо, стискивает пальчиками пряди волос.
— Я твой папа, — говор и снова Шахов. — Я знаю, ты успела привязаться к этой женщине. Но я поступаю правильно. Ты должна жить с родными родителями, а не с той, которая украла тебя из колыбели.
Всё случается очень быстро. Рывок. Мои руки, что ещё недавно обнимали Дашкину спину, придерживали тяжёлую попу в тёплых розовых штанишках, оказываются заломлены за спину. Плечи и локти выворачивает жгучей болью. Дашку тянут от меня, пряди волос, что были стиснуты в её руках обрываются с корнем, на глазах выступают слезы.
— Ты не мой папа! — яростно кричит Дашка, которая от злости даже бояться перестала, и сейчас, несмотря ни на что, я ею горжусь. — Мой папа умер! А ты плохой! Отдай меня обратно маме!
Дергаюсь к ней, но держат меня крепко. Маленькая воительница брыкается в руках того, кто считает себя её отцом. Пинается, царапается. Я слышу пронзительный женский крик. Кричу не я — моё горло просто парализовано, я даже дышу с трудом. Кричит та, что хотела помочь. А у меня в глазах темнеет, подгибаются вдруг колени, последнее, что чувствую — меня не держат больше, отпускают, позволяя упасть в рыхлый, взрытый ногами снег. Он обжигает моё щеки, забивается в открытые глаза, дарит мне забвение.
— Всё хорошо будет, — бормочет женский голос. — Ишь ты… А ты особо не переживай, если родной папка, значит не обидит. А там помиритесь и снова будешь со своей крошкой. Милые бранятся, только тешатся.
Я в едущем автомобиле. Лежу на заднем сидении. Меня мерно качает, убаюкивает, не давая полностью вырваться из беспамятства. Но к сожалению, оно не настолько глубокое, чтобы не думать. А я думаю о том, что невозможно помириться с тем, кого не знаешь, с кем не сорился никогда в жизни. Ещё совсем недавно нам нечего было делить.
Глава 11. Демид.
Девочка кричала долго и отчаянно. Мне казалось, что просто бесконечно долго. На деле, просто все то время, пока мы несли её мимо пробки, которая за ненужностью стала медленно рассасываться. Как только её посадили в машину, щёлкнул ремень безопасности и дверь закрылась — она замолкла. Словно просто поняла всю бесполезность своего крика теперь, когда мама её точно не услышит.
За рулём был водитель, я сел рядом с ним, спереди, давая ребёнку немного личного пространства. Увидел её личико в зеркале заднего вида — кожа бледная, глаза большие, смотрят вперёд, в никуда и даже не моргают.
