людей задаться вопросом, почему она обвинила меня в убийстве.
Я постукиваю большим пальцем по рулю.
Я не знаю, сработает ли это. Это было бы ее слово против моего. И нет никаких реальных доказательств. Но если бы я пошел по этому пути, то определенно потерял бы ее, и все в этом городе усомнились бы, а есть ли хоть доля правды в ее утверждениях.
Моя фамилия была бы дискредитирована.
Моя деловая репутация была бы разрушена.
Более того, единственный человек, которого я когда-либо любил, стал бы моей погибелью.
Горький смех вырывается из меня, когда я смотрю налево и сворачиваю на улицу.
Мне светит пожизненное, если полиция поверит ей и займется этим делом. Если они что-то найдут или если человек, отправивший эту записку, представит свои доказательства. Хотя мне на это наплевать. Я не знал, что такое любовь с тех пор, как умерла моя мать. Но я знаю, что это то, что я чувствую к Джулс.
Я дал ей силу погубить меня. Вот что такое настоящая любовь.
Если я позволю ей уйти, она сделает это.
Она уничтожит меня полностью.
Пока я изо всех сил пытаюсь смириться с этой мыслью, мой телефон, лежащий на пассажирском сиденье начинает звонить. Я наклоняюсь и отвечаю на звонок, не глядя на экран.
— Алло, — говорю я, надеясь, что это она.
Надеясь, что Джулс попросит дать ей только немного времени или пространства. Я ей не дам, но, по крайней мере, буду знать, что у нас есть шанс.
— Мейсон, — говорит мой отец.
— Отец, — произношу я, чувствуя разочарование, что это не она, за которым следует недоверие. Мы не разговаривали с тех пор, как я вырубил его в кабинете. Какого черта ему нужно?
Его голос полон уверенности и властности.
— У меня есть кое-что, что, я думаю, тебе нужно.
Я останавливаюсь рядом с улицей, на которой живет Джулс, но единственное свободное парковочное место находится в нескольких домах от ее дома, и я замедляюсь, чтобы наклониться вперед и посмотреть в лобовое стекло. На улице начинает светать, но не настолько, чтобы я не смог увидеть свет в ее доме. Я осматриваю окна.
— И что же? — рассеянно спрашиваю я.
— Мне позвонил комиссар Хейнс.
Я замираю, пока отец продолжает. Его слова привлекают мое внимание. Комиссар.
— Похоже, твоему недавнему любовному увлечению нужно срочно в чем-то признаться.
Если мой отец думает, что она представляет угрозу, это вызывает гораздо большее беспокойство.
— Она ничего не знает, — быстро реагирую я.
Я мчусь по улице, подрезая кого-то, и те жмут на клаксон. Мне приходится пробираться, обгоняя несколько машин в это раннее утро, чтобы долететь до Четвертой улицы. Мне необходимо добраться до Джулс.
— Не трогай ее.
— Я бы не осмелился, — говорит отец, и я практически вижу самодовольную улыбку на его лице. Джулс. Я стискиваю зубы от злости.
— Я полагаю, ты скоро будешь здесь, — спрашивает он, тонко завуалировав высокомерие.
— Я в десяти минутах езды, — нехотя отвечаю я.
Я ненавижу, что он вмешивается, но если бы он не сделал этого, то она бы заговорила. Джулс понятия не имеет, что натворила. Она подвергла себя опасности.
Я все сильнее давлю на педаль газа. Мне нужно добраться до Джулс, прежде чем она произнесет хоть одно гребаное слово.
Джулия
Я минут пятнадцать кручу вылезшую из свитера нитку, ногами во влажных от снега кроссовках нервно бью по деревянной ножке стула. Что-то во все происходящим есть неправильное. Скрестив руки на груди, я отвожу взгляд от зеркала. Буду смотреть куда угодно, только не в зеркало.
Незнакомец в машине все время спрашивал меня, что случилось, но я едва могла произнести хоть слово. Мне было так холодно, и я не могла говорить, только попросить отвезти в полицию. Мне повезло, что он остановился и предложил подвезти меня. Меня настолько успокоила обеспокоенность в его бледно-голубых глазах, что я села в его машину. Он был одет в клетчатый свитер, на руле я заметила костлявые руки. Пока он вел машину, то посматривал на меня. Ему должно было быть за пятьдесят, а может, и за шестьдесят. Морщинки вокруг глаз сказали мне, что он, по крайней мере, ровесник моего отца. Спокойствие исчезло в ту же секунду, когда он остановился перед участком и возникло совсем другое ощущение. У меня нет доказательств, никаких улик. Я не знаю, поверит ли мне кто-нибудь. Но мне нужно кому-то рассказать. Я судорожно сглатываю, понимая, что не знаю, с чего начать и поверит ли мне хоть кто-нибудь.
Старик оставался со мной, пока молодой офицер давал мне одеяло и успокаивал, что теперь я нахожусь в безопасности. Одетый в свой синий костюм, мужчина был лет двадцати пяти и понятия не имел, зачем я здесь.
Это было еще то зрелище, но, несмотря на то, что они были добрыми и открытыми, я все еще не могла произнести ни слова.
Затем меня передали детективу Майеру.
Он слишком молод для кого-то в его положении, чисто выбрит, высокий, с темно-карими глазами. Он должно быть примерно того же возраста, что и офицер, который меня тепло встретил. В Майере, однако, нет теплоты, он мускулистый, хотя и не широкоплечий и не высокого роста. Несмотря на значок и внимательный взгляд вокруг него нет ареола власти.
В нем есть что-то такое, что-то в том, как он смотрит на меня, что заставляет меня ощущать, будто мне с ним не безопасно находиться. Как будто я должна передумать и вернуться на холод. Я не доверяю этому детективу. Не поверила ему, когда он сказал мне сидеть здесь, а через двадцать минут мои надежды и вера окончательно исчезли.
Может быть, я параноик и все это только в моей голове, но мне кажется неправильным, что он не задавал мне никаких вопросов. Он просто сказал мне следовать за ним и усадил здесь, пока вышел поговорить с комиссаром. Я тут одна, и мне остается только гадать, какого черта я вообще здесь делаю.
Чувство вины пронизывает каждую клетку моего тела. С каждой минутой я испытываю искушение встать из-за стола. Слова словно заперты в моем теле. Я не могу этого сделать. Они никогда мне не поверят, а я не могу сказать правду вслух.
Как только эта мысль приходит мне в голову, дверь открывается, и я встаю в
