в глазах… — Так чему она могла меня научить? Хорошего вечера Влад. И вам… — швыряет в меня фантомные молнии, пронизывающие до самой души. — … Елизавета Андреевна.
Разворачивается и выходит из здания, кивнув своим дружкам, которые сразу исчезают следом за ним.
— Вот и поговорили, — вздыхает Лобанов. — Ну что? Пойдем, Лиз. У тебя еще есть время передумать по поводу кафешки.
— Домой, Влад.
Закрываю за собой дверь жилища, размыкаю ладонь, позволяя сумке упасть на пол, и без сил прохожу в комнату. Сажусь на диван, достаю из кармана телефон и набираю родителей.
— Привет, мам, — давлю на правый висок пальцами, чтобы унять пульсацию. — Как вы там?
— Лиза! Привет, дочка. Все хорошо. Папа возится в сарае, а то мы рассадой весь дом заставили, а Анечка рядом с ним вертится, — родной голос успокаивает, и я улыбаюсь.
— Как твое давление? — беспокоюсь. Мама часто жалуется в городе. А сейчас они далеко и я нервничаю.
— Ты знаешь, в норме. Как приехали, ни разу не прыгнуло. Наверное, свежий воздух и покой помогают.
— Это отличная новость. Анечка не капризничает? — ставлю разговор на громкую связь, кладу гаджет рядом и стягиваю с себя кофту.
— А она когда-нибудь это делала? Золотой ребенок. Еще бы не стремилась помогать, я бы сказала незаметный. Сегодня с утра за дедом ухаживала. Насыпала ему половину стакана сахара в чай, заботливая, — мама забавно хихикает, а мне на душе невозможно тепло и хорошо. — А вчера, Лиз, насмешила и нас и соседей.
— Что сделала? — стягиваю юбку, оставаясь в нижнем белье.
— Ты же помнишь Екатерину Максимовну?
— Угу, — киваю, усаживаясь на диван с ногами.
— Она же дама в теле и любит яркий макияж. Так вот. Вчера на огороде я готовила грядки под теплицу, ну и зацепились с Катей языками. Анечка рядом скакала как кузнечик. Соседка говорит: “Пойду, до магазина дойду. Кое-что куплю и себя покажу”. И тут Анечка выдала: “Правильно. Идите. Пусть все увидят какая вы красивая и толстая”.
— Ужас… Не обиделась соседка? — тру ладонью нос.
— Ты о чем? Аня сказала это с таким восхищением, что Екатерина Максимовна смеялась еще полчаса у забора. И про магазин забыла. Вечером уже пошла и Аню с собой взяла, разрешив накрасится своей косметикой. Я тебе потом фото отправлю. Мы с дедом отмывали ребенка до одиннадцати вечера. Голубые тени — это что-то с чем-то, скажу тебе.
— Мам, может мне приехать на выходных и привезти вкусненького? — перспектива рвануть из города мне нравится, но как вспомню, что три часа на электричке в одну сторону пиликать, так сразу все желание пропадает.
— Мы тебе всегда рады, доченька. Приезжай.
— Позовешь Анечку? — хочу услышать мою девочку. Как бы сейчас было здорово попасть в ее маленькие лапки.
Обычно дочь подходит, забирается на ручки и трется щекой о мою. Шепчет разные глупости типа: “Любимая мамочка самая красивая и зеленая”. Спрашиваю: “ Почему зеленая?”. А она: “Потому что кофта мягкая”. Ей три года. Внимание фокусировать не умеет. Быстро скачет от одной мысли к другой. Забавная. Смешная. Родная малышка.
— Мама? — тоненький голосок ласкает слух, и лучик света моей души рассеивает мрак и уныние.
— Привет, ягодка, — устраиваю мобильный удобнее у уха, отключая громкую связь. — Как дела? Чем занималась?
— Я видела ёжика!
Полчаса дочка рассказывает мне обо всем, что слышит, думает или чем впечатлилась. Внимательная растет. Заметила, что у деда носок дырявый, а потом пожаловалась, что бабушка не дала ей иголку и нитку, чтобы зашить.
— Мама, я пофла лепить пилимени. А то бабуфка сама все съест, — попрощалась со мной Анечка на свой лад, а мне так не хочется ее отпускать.
— Люблю тебя, ягодка…
— Ага, — смеется. — Целулю, мама.
И я тебя, детка, целую.
Иду в душ. Заодно запускаю стирку. Надеваю халат и собираю волосы в хвост. Готовить, когда одна, совсем не хочется. Заглядываю в холодильник, думая, чем перекусить. Останавливаюсь на мысли о теплых бутербродах и чае. Нарезаю батон, ветчину, помидор и сыр. Складываю послойно и ставлю в микроволновку. Завариваю свежий жасминовый чай и устраиваюсь на угловом диванчике, у окна.
Расплавленный сыр обжигает пальцы. Дую, цепляя с краю, наблюдая, как тянется сливочная нить. Как только жар сходит, беру в руку бутер и подношу ко рту, посматривая в окно.
Погода — прелесть. Почти летние краски радуют. Вот только аппетит у меня мгновенно пропадает, потому что под моими окнами у статусной черной машины стоит Голицын.
— Какого черта… — произношу вслух, опуская “ужин” обратно на тарелку. Рука сама опустилась, хотя рот все еще оставался открытым.
Телефон пугает звонком, разгоняя сердце в галоп. Внутри все леденеет от страха. Что происходит-то?! Срываюсь за гаджетом, смотрю на экран: “Неизвестный номер”. Встаю у окна и гляжу на худший кошмар. Он нажимает что-то на вотче и мажет пальцем у уха. У него наушник?
Мелькает шальная мысль, что я сплю. Других объяснений попросту нет. Нарушая свои же правила, принимаю вызов, выдавая ошарашенно:
— Слушаю…
— Откроешь дверь, Лиза… Андреевна? — оглушает голос Голицына, и его взгляд мгновенно ловит меня за стеклом.
Не собирался я ехать к выдре, но она меня взбесила. План рисовался припугнуть на выходе из универа. До окончания ее гребаных лекций я крутил зачетную киноленту, где зажму рыжую у стены, вклинюсь коленом между ног и вздерну на уровень глаз. В этом деле ее балахон очень в тему: ткань натянется, и движения ниже пояса станут ограничены. Потом я бы добился покорности и раболепного взгляда, а если нет, то в усиление эффекта пошел бы адрес и телефон. Чтобы ходила и оглядывалась. За добытую инфу я Анискиной все косяки простил, в надежде, что она новые заработает. Как ей удалось узнать личные данные преподши — хер проссышь.
Пока мы ждали Дюймовочку, я набрал Терехину. Тот пообещал, что на следующей неделе поиграем. Порядок с его ногой. Настроение улучшилось. Уже и жестить не хотелось. Разве что припереть к стенке очкастую, и то без насилия над личностью. Скорее, познакомиться. Поближе, бля.
Общение с дядькой разметало к херам настроение. Чудом удалось не разбить ему нос. Заебал своими нравоучениями. Он лучше всех знает, как живет мать и что творит отец, но упорно делает из меня малолетнего придурка.
Полгода назад я сидел в библиотеке, когда стал свидетелем разговора между отцом и Владиславом. Читалку и кабинет папаши разделяет лишь несколько стеллажей с книгами, так что слышимость, будто сам участвуешь в беседе.
— Ростислав, кончай таскаться, — голос Влада звучал совершенно не
