реальности.
— Ты не поверишь. Так в чем же дело? — спрашиваю я, жестом указывая на себя.
— Хорошие новости. С тобой все будет в полном порядке. У тебя сотрясение мозга, так что ты, вероятно, будешь страдать от его последствий несколько дней. Головная боль, недомогание, возможно, головокружение.
— А что насчет этого? — говорю я, кивая на перевязь, намотанную на мое тело. — Она сломана?
— Нет, милая. Хирург просто наложил ее, чтобы поддержать, пока ты спишь. Несколько осколков стекла проникли довольно глубоко. Пришлось удалить их и зашить рваные раны.
— Ох, — пискнула я, и слезы глупо наполнили мои глаза.
Как-то при всем том дерьме, что творилось в моей жизни, мне удалось избежать серьезных травм или операций, и я ненавижу, что именно Нико стал тем, кто навязал мне это дерьмо.
— Шрам останется? — тихо спрашиваю я.
Я не против шрамов. Я искренне верю, что они показывают силу характера, но я не уверена, что это то, что я хочу иметь в качестве постоянного напоминания о том, как много я преодолела.
— Я не видела, что у тебя под повязкой, милая, поэтому не могу сказать точно. Но я думаю, что шрамы останутся, да.
— Сука, — шиплю я. — Черт, извини.
Она слегка улыбается.
— Вы находитесь в крыле «Чирилло» этой больницы. Я слышала и похуже.
Я тяжело вздыхаю и откидываю голову на подушку, а Дженис продолжает делать свою работу.
— У тебя есть боль?
— Да.
— Сколько, из десяти?
— Не знаю. Где-то… семь. Это терпимо. — Боль в груди от осознания того, что Нико так поступил с нами, еще сильнее.
— Ладно, я дам тебе еще немного обезболивающих, но если вдруг почувствуешь, что это слишком, просто скажи мне, хорошо?
— Конечно, — соглашаюсь я.
— Может, попробуешь что-нибудь съесть?
Я качаю головой. — Просто воды будет достаточно.
Я смотрю на свой опрокинутый кувшин, ничуть не чувствуя вины за то, что Нико носит большую его часть.
Она наливает мне стакан воды из бутылки, которую держала в сумке, и позволяет сделать глоток, но это все, что мне удается, потому что, как только она попадает в мой пустой желудок, я убеждаюсь, что меня снова стошнит.
— Если станет хуже, я могу дать тебе что-нибудь от этого, — обещает Дженис.
— Как долго, по-вашему, мне придется здесь оставаться? — спрашиваю я, игнорируя ее предложение дать еще лекарства.
— Надеюсь, всего несколько дней. Доктор захочет убедиться, что твое сотрясение мозга прошло и раны хорошо заживают.
— А что с Нико? — спросила я, поморщившись.
— Этот болван может уйти, когда будет готов, — насмехается она.
— Так он… он в порядке?
Выражение ее лица смягчается от моих слов. — Да, он в порядке. Если тебе повезет, удар по голове мог пробудить у него и несколько мозговых клеток.
— Мы можем только надеяться, да?
Она убирает свои вещи и собирается уходить, но я останавливаю ее, прежде чем она доходит до двери.
— Кто-нибудь еще пострадал? — спрашиваю я, смутно вспоминая, как кто-то шел по дороге перед нами и ударил меня.
— Нет, милая. Единственный свидетель, к счастью, остался невредим и признался, что во всем виноват он, когда неожиданно вышел из-за угла.
Мои брови сжимаются в замешательстве, потому что во всем этом точно не виноват какой-то случайный пьяный парень.
Но когда она, наконец, выходит из моей палаты, я понимаю, что именно так все и происходит, когда ты связан с гребаной мафией. Убийство, вымогательство и коррупция — такие же обыденные вещи, как поход в магазин за молоком.
Еще один мой болезненный вздох наполняет воздух, прежде чем я закрываю глаза.
Но я долго не могу заснуть. Не получается. В голове крутятся мысли о том едва одетом парне со сломанным носом, который не так давно ушел, сгорбив плечи в знак поражения.
НИКО
— Что, блядь, здесь произошло? — спрашивает Тоби через секунду после того, как дверь в мою комнату открывается и раздаются тяжелые шаги. Однако он резко замолкает, когда воздух наполняется хрустом разбитого стекла.
Медленно повернувшись со стула, на котором я сижу и смотрю на территорию больницы, я осматриваю разрушения в своей палате.
Дженис охренеет, когда войдет и обнаружит это.
Я потерял свое дерьмо. То, что меня отослали от Брианны, после того как я увидел ее такой слабой и уязвимой, сломало что-то внутри меня. Я понятия не имел, как справиться с этим, кроме как выйти из себя.
Я уже еле держался на ногах, когда снова вошел сюда, и тут мне бросились в глаза цветы, стоящие сбоку, и открытка, вложенная сверху.
Выздоравливай скорее.
Мама.
Темный и злобный зверь, живущий внутри меня, которого мне все труднее сдерживать, просто вырвался наружу, и в следующее мгновение комната закружилась вокруг меня, я вцепился в стену в поисках опоры, а вокруг все было разгромлено. Цветы были разбросаны по полу вместе с разбитым стеклом и водой. Все — мебель и медицинское оборудование — было в беспорядке, некоторые сломаны, другие просто разбросаны по комнате в полном беспорядке.
Как она посмела заявиться сюда и осыпать меня цветами, как будто ей не все равно?
Я, разумеется, спал. А как же Калли?
Она тоже спала, когда эта сучка заявилась?
Держу пари, она подумала, что все ее Рождества наступили разом, когда она поняла, что ей не придется иметь с нами дело.
Повезло ей, блядь.
— Пойду принесу что-нибудь, чтобы убрать это, — бормочет Тоби, не дожидаясь от меня словесного ответа.
Ему это и не нужно.
Он знает меня достаточно хорошо, чтобы уметь все предугадывать. В большинстве случаев мне это чертовски не нравится. Но сейчас у меня нет сил объяснять или пытаться убедить его, что это не имеет никакого отношения к тому, в каком состоянии я нашел Брианну, или к тому, как я отреагировал на ее просьбу уйти.
Отверженность сжигает меня насквозь. Воспоминание о решимости в ее голосе пронзает меня насквозь, словно она произносит эти слова прямо сейчас, и я опускаюсь в кресло.
Мое лицо и тело болят, но эту боль достаточно легко игнорировать.
А вот то, что происходит в моей груди, причиняет совершенно новую боль, которую я никогда раньше не испытывал.
Каждый сантиметр моей души хочет ворваться обратно в соседнюю комнату — настолько, насколько я вообще способен сейчас куда-либо ворваться, — и отказаться уходить, пока она не расскажет мне все, что произошло в преддверии нашей аварии, и я не смогу убедить ее в том, что мне очень жаль.
Хотя должен признать, что сейчас по моим венам течет страх,
