— И вот теперь ты и будешь вести все мои дела — только вести-то уже нечего, — усмехнулась она. — Твое желание исполнилось — я подчинюсь теперь твоим советам. Но желания всегда исполняются слишком поздно. Странная штука жизнь. Чандра, восточный мудрец, когда-то сказал мне: «Остерегись чего-то пожелать — твое желание может исполниться».
Она посмотрела в окно.
— Холодно, мрачно, уныло. Я устала бороться. Я побеждена, одержала верх сильнейшая. Может быть, лучшая? Этот мир не по мне. Я в нем лишняя. Забраться бы в какую-нибудь берлогу и заснуть, как медведь в зимней спячке.
Положив ей руку на плечо, Майк показал на покрытые снегом деревья: — А ведь зима кончится, эти деревья брызнут почками и зазеленеют. Птицы запоют, весенние ароматы разольются в воздухе. Настанет новая жизнь.
— И восстанет новая Ви? — засмеялась она, играя своим именем.
— Надеюсь, что нет, по мне хороша и прежняя. Она — совершенство, к чему ей меняться? Но верь, что новое возникнет в жизни, пробьется, как весенняя трава. Заснеженные луга зазеленеют. Сегодня ты — низвергнутая королева, но ты начнешь все сначала.
— Может быть. Но сейчас я себя чувствую, как забытый матерью в гостях ребенок — детский праздник кончился, все разошлись, а за ним не пришли.
Майк смотрел на ее тонкий профиль. Не в характере Ви было жалеть себя. Но, может быть, удар был слишком силен.
— Наверное, я поступила опрометчиво… — Газельи глаза смотрели на него вопросительно.
«Нет, — подумал он, — ты не могла поступить иначе. Ты не могла предать за миллионы дело своей жизни, своих предков, прекрасную традицию, не могла изменить самой себе».
— Нет, я так не думаю, — сказал он вслух.
— Ты считаешь, что я поступила правильно, да, Майк? Разве я могла вступить в этот чудовищный «Мотек»? Миксеры, детские коляски, запасные части к автомобилям, пудинги, колбасы — и в этой куче мои волшебные ароматы!
Майк ласково улыбнулся ей: — Ты не могла поступить иначе.
— Ну, так не о чем и жалеть. Другого выхода не было — с этой мыслью жить легче. Но как жить дальше? — сказала она, оглядывая голые стены. — Мне не с чем начать новую жизнь. И мне жаль того, что я утратила. — Она снова оглядела комнату, вспоминая ее изысканный уют, разноцветное слияние роскоши, ароматы растений зимнего сада. — У других женщин есть дети, семья, а у меня был свой мир — эта комната, эта квартира. Она теперь такая пустая, — закончила она со слезами на глазах.
Майк вздохнул и снова наполнил бокалы. Он хотел поскорее увести ее отсюда, но знал, что торопиться не следует.
— Ви, моя любимая. Взгляни на это по-другому. Жизнь бросила тебе вызов — прими его, ответь ей звоном щита и готовностью к битве.
— Смогу ли я? — Голос ее прозвучал жалобно. Он никогда бы не подумал, что она может оказаться такой уязвимой, такой ранимой.
— Сможешь! — он чувствовал, что должен вдохнуть в нее уверенность. — У тебя есть твой опыт, твой талант, формулы отца. Есть капитал от продажи пентхауза. Я знаю, тебе предстоит немало выплат, но тысяч двести долларов останется. Я не намерен намечать тебе путь — ты это сделаешь сама. Но помни, в твоем активе — твое безупречное деловое имя, твой талант, плюс какая-то сумма денег. А также твоя решимость, твой блеск, твоя красота.
Она прервала его, смеясь: — Ты все перечислил?
— И еще я сам, конечно. Твой скромный, но надежный оплот.
— Самый надежный! — сказала она, гладя его руку. — Но ты сосчитал, что уцелело, забыв невозместимые убытки.
Майк сразу помрачнел. — Да, это проклятое соглашение, которое тебя вынудили подписать. Канальи, мерзавцы! Мартина нашла этого Дьюэна Олкотта — такой адвокат, что и самого черта вокруг пальца обведет. — Его ирландская кровь вскипела. — Ви, разреши мне только сцепиться с ним, и он у меня запищит: «Ой, мамочка!»
— Не выйдет, Майк, — мрачно сказала она. — Я ведь подписала эти бумаги.
— Черт, — на щеках Майка пылал гневный румянец. — Да, ты подписала это подлое соглашение, обязавшись пять лет не вступать в конкуренцию с «Мотеком».
— И если я снова начну дело.
— То этот спрут его задушит. Она заморозят выплаты, причитающиеся тебе за твою долю в «Джолэй».
— Вот поэтому я и продала квартиру. — Теперь она пыталась его ободрить, но по-прежнему чувствовала себя слабой, беспомощной. Подниматься на башню легче, чем упасть с нее и взбираться снова.
— Майк, не обижайся, но я хочу побыть одна и обо всем подумать.
— Ты всегда хотела быть одна, — горько сказал он.
Ви посмотрела на него изумленно.
— Я тебя чем-то обидела?
— Нет. Это просто… — Он как будто говорил сам с собой, и не окончил фразы. «Вот теперь, — подумал он, — я могу обнять ее, пока она слаба и уязвима. Она станет моей». — Ви! — воскликнул он. — Я…
Он шагнул к ней и остановился.
— Да?
«Нельзя, — запретил он себе. — Я любил сильную, гордую женщину, и я не хочу воспользоваться минутой ее слабости. Если она уступит мне, это будет не из любви. Я подожду, пока она снова станет сама собой, станет сильной. Я хочу, чтобы меня полюбила подлинная Ви». — Ничего, — сказал он вслух. — Я ухожу. Но, Ви…
— Да…
— Когда ты захочешь чего-то от меня… я сделаю для тебя все…
Она взяла в свои ладони его лицо. — Я знаю, — сказала она нежно. — Ты — самый дорогой мне человек… Я тебя очень люблю…
Она поцеловала его в кончик носа.
Он не пытался поцеловать ее и молча вышел.
Она снова встала у окна и смотрела на деревья внизу. Летел легкий снег, превращая парк в картину художника-импрессиониста.
«Я — словно мой отец, — думала Ви. — Блестящее начало в ранней юности. Яркий расцвет: у отца в Париже, у меня в Нью-Йорке. Затем падение. От отца я унаследовала гений обоняния — «золотой нос» парфюмера. Неужели я получила от него в наследство еще и какую-то роковую слабость и поэтому тоже буду сломлена в сорок лет?»
В Центральном парке зажглись огни, снег заблестел, и вид из окна Ви стал похож на театральную декорацию. «Может быть, это для меня осветили театральную сцену? — подумала Ви. — Ведь я словно актриса, которая должна сыграть свою последнюю роль».
Ви подумала о своих платьях, которые она вместе с Людмилой упаковала в большие картонные ящики, перекладывая каждое шелковистой бумагой. Отслужившие театральные наряды, но как жаль с ними расставаться! Ви не так сожалела о бриллиантах, большую часть которых пришлось продать. Все картонные ящики с одеждой были сданы на хранение вместе с мебелью, кроме двух, переправленных к Филиппе. «А те, что на складе — вехи жизни отставной актрисы», — жестко подумала Ви. Она всегда относилась к себе сурово, может быть, в этом была ее ошибка? Проклятый романтизм, нежелание следовать стандартам. «А почему бы и нет? — спорила сама с собой Ви. — Почему не следовать своим принципам? Потому что это привело тебя к поражению. Да, но Майк согласился, что она не могла поступить иначе. Выбора не было. О чем же сожалеть?»
