И это означало, что в их мире все идет прекрасно.
Был конец мая. Алекс отрабатывала двухсуточную смену, когда ей позвонили из регистратуры и сообщили, что ее просят к телефону. Сначала Алекс решила, что это Куп. Буквально накануне они провели вместе прекрасный уикенд.
— Не знаешь, кто это? — спросила она у дежурной сиделки, поднося трубку к уху. По счастливому стечению обстоятельств работы в отделении было немного, и Алекс могла позволить себе немного поболтать. Но сиделка пожала плечами.
— Внутренний вызов, — сказала она, и Алекс поняла, что это не может быть Куп. Скорее всего, звонил кто-то из коллег, которому понадобился совет или консультация.
— Доктор Мэдисон слушает, — сказала она официальным «служебным» голосом.
— Не может быть! — Мужской голос в трубке показался ей знакомым, но она никак не могла сообразить, кто это может быть.
— Кто это? — спросила она, начиная сердиться.
— Это Джимми. Джимми О'Коннор. Я приехал, чтобы сдать анализы, и решил тебе позвонить. Или ты занята?..
— Нет, не занята. Ты попал в удачное время. Боюсь сглазить, но у нас за весь день не было ни одного серьезного случая. Ты где? В каком отделении?.. — Алекс была искренне рада его звонку. Она до сих пор помнила их разговор у бассейна, который неожиданно получился таким откровенным и доверительным. Джимми всегда был ей симпатичен, и она всем сердцем сочувствовала его горю. Алекс была уверена, что Джимми нужны друзья, которые могли бы вытащить его из пучины отчаяния, и она сама готова была стать для него таким другом. Чужая беда всегда вызывала в ней сочувствие, и Алекс казалось, что вместе с Марком они сумеют помочь Джимми.
— В лабораторном корпусе. — Эти слова прозвучали немного подавленно, и она решила, что с его здоровьем что-то неладно. Стресс, угнетенное состояние, тоска могли стать питательной почвой для серьезного нервного расстройства.
— Если хочешь, можешь зайти ко мне, — предложила она. — Мне нельзя отлучиться с этажа, но если с желудком у тебя все в порядке, я могу угостить тебя нашим местным кофе.
— С удовольствием, — тотчас ответил Джимми. На что-то подобное он надеялся, когда решился позвонить Алекс.
Сначала он не хотел отрывать ее от работы, но какая-то сила заставила его подойти к местному аппарату и набрать номер отделения неонатальной терапии.
Алекс объяснила Джимми, как ее найти. Через несколько минут он уже вышел из лифта и помахал ей рукой. Алекс в это время разговаривала по мобильному телефону с женщиной, которая несколько часов назад забрала своего младенца домой. У них все было хорошо, и Алекс была в хорошем настроении. Этого малыша они выхаживали целых четыре месяца и все-таки сумели добиться полного излечения.
— Так, значит, здесь ты творишь свои чудеса? — спросил Джимми, когда она подошла к нему, и с восхищением оглянулся по сторонам. За стеклянными стенами стояли в ряд так называемые «инкубаторы» — воздушные колокола для младенцев, операционные камеры, электрокардиографы и другая современная медицинская техника, вокруг которой суетились врачи в комбинезонах и марлевых повязках.
Такая же марлевая повязка болталась на шее Алекс вместе со стетоскопом, а из кармана торчал ланцет. Джимми проникся к Алекс еще большим уважением и в общем-то был не так уж не прав. Работа Алекс была гораздо сложнее и ответственнее, чем простое хирургическое вмешательство, хотя бы потому, что именно ей приходилось решать, нужно ли оперировать младенца или можно обойтись без травмирующего воздействия. К счастью, Алекс почти никогда не ошибалась в определении диагноза и метода лечения и заслуженно пользовалась авторитетом в отделении.
— Я рада, что ты заглянул, — сказала она, проводив Джимми в свой крошечный кабинетик, где стояли только неубранная раскладушка и низенький шкаф с картотекой, на котором она при случае наскоро обедала. С родителями своих маленьких пациентов Алекс встречалась обычно в комнате ожидания.
— Кстати, с тобой все в порядке?
— Абсолютно. А что? — удивился Джимми.
— Тогда зачем же ты приходил в лабораторию?
— Ах это… Обычная проверка. Ведь я работаю с детьми, поэтому каждый год мне приходится проходить полное медицинское освидетельствование на предмет отсутствия у меня туберкулеза, сифилиса, дизентерии и других страшных болезней. В этом году я не сдал вовремя анализы, и в конце концов мне сказали, что отстранят меня от работы до тех пор, пока я не получу сертификат о здоровье. И вот я здесь, убил на рентген и анализы все утро. Теперь мне придется работать в субботу, чтобы наверстать то, что я не успел сделать сегодня.
— Я сама часто оказываюсь в подобном положении, — улыбнулась Алекс. — А чем именно ты занимаешься? — спросила она, вручая Джимми кружку с кофе.
— Чем именно я занимаюсь?.. — повторил Джимми и отпил кофе. — Разлучаю детей с родителями, которые колотят их почем зря. Спасаю девочек и мальчиков, которых насилуют собственные отцы, дяди и старшие братья. Я отвожу в пункт первой помощи малышей, с ног до головы покрытых синяками и сигаретными ожогами, и разговариваю с матерями, которые настолько замучены и запуганы жизнью, что срываются из-за пустяка и вымещают на детях свои неудачи и страхи. Еще я отправляю на лечение одиннадцатилетних наркоманов и девятилетних проституток, выколачиваю из нашей социальной службы дополнительные пособия для многодетных, иногда просто пинаю мяч на пустыре с компанией мальчишек, которым нечем заняться и которых дома ждет пьяный отец или истеричная мать, готовая изуродовать своих детей только потому, что их у нее семеро и ей нечем их кормить. Вот чем я занимаюсь, Алекс…
В принципе, моя работа не слишком отличается от твоей…
Мы оба пытаемся что-то изменить; иногда у нас получается, иногда нет, и тогда мы жалеем об упущенных возможностях и сетуем на собственное бессилие. Разве не так?
Алекс молча кивнула. Она представляла работу Джимми несколько иначе и была потрясена его мужеством и упорством не меньше, чем он — ее мастерством и медицинскими познаниями.
— Я бы, наверное, так не смогла, — проговорила она наконец. — Видеть такое каждый день, это… свыше человеческих сил… обычных человеческих сил. Наши пациенты попадают к нам, проигрывая жизни всего одно, от силы два очка, и наша задача состоит в том, чтобы помочь им сравнять счет. Но твоя работа… Я думаю, что, если бы я видела хотя бы одну сотую часть того, с чем ты сталкиваешься каждый день, я бы навсегда разочаровалась в человечестве.
— Самое смешное, — сказал Джимми, и ей показалось, что он действительно сдерживает смех, — что на самом деле эта работа — как и твоя, впрочем, — учит любить людей. — Он глотнул еще кофе и поморщился. Кофе здесь был еще хуже, чем тот, который Джимми пил у себя в офисе, хотя представить такое было нелегко. — И еще она дает надежду.
