Я сам только что узнал… позвонили вот… Леонтьев в тяжелом состоянии попал в больницу. Обширный инфаркт. Уж не симулирует? Как думаешь? У всех у них сразу инфаркты, как только им хвост прищемят.
Но уже из утренних выпусков узнаем трагическую новость — Леонтьев скончался в реанимации. Действительно, не выдержало сердце.
Лена пытливо смотрит на меня, потом подскакивает ко мне, обнимает и бормочет:
— Герман, хороший мой, ты даже не думай… ты здесь ни при чем.
— Ни при чем, — на автомате повторяю я, впадая в тяжелый ступор. Грудь сдавливает, а в голове стучат вчерашние слова отца: «Это всё ты… это всё ты…».
Спустя два года
— Ленчик, так не хочется с тобой расставаться… — хнычет Юлька. — Как я буду без тебя…
— Ничего, уж ты-то у нас нигде не пропадешь, — поддевает ее Олеся Владимировна.
Она всегда очень критична к Юльке. Тогда, во время суда, она ее, конечно, всеми силами поддерживала. И когда Славе Леонтьеву и Никите Кокорину вынесли обвинительный приговор, она ликовала и радовалась вместе с нами. А потом взялась ее «воспитывать». Мол, не так ведет себя, не так одевается, не к тому стремится. Но Юлька не я, она ей ужасно огрызается. И поэтому, хоть и дружу я с обеими, но стараюсь встречаться с ними по отдельности.
Но не сегодня. Этим вечером мы сидим втроем в ресторане Седьмое небо. Это я их сюда вытянула, чтобы… попрощаться.
Да. Это последние наши дни здесь. Скоро мы с Германом и бабушкой улетаем в Калгари. Вроде как, на время. Герману с какими-то делами надо разобраться. Но, боюсь, это «на время» может затянуться надолго.
Хотя почему боюсь? Волнуюсь — да. Все-таки другая страна, другие обычаи. И мой английский далек от совершенства. Но так же мне очень интересно. Ведь там прошла бо́льшая часть жизни Германа, та часть, которая мне совсем неизвестна.
На самом деле, мы могли бы еще полгода назад туда отправиться. Сразу после того, как закончился наконец суд над его отцом.
Как Герман и говорил, его отец отделался условным сроком и громадным штрафом. Но зато остался на свободе.
Тогда Герман и заговорил об отъезде. Но без меня уезжать не захотел, а я не могла оставить бабушку. Он не возражал, чтобы она поехала с нами.
Но тут вдруг бабушка сама заупрямилась: «Лететь на другой конец света? Ни за что! Что я там делать буду? Здесь я все знаю, у меня дом, соседи, подруги. А там? Нет! Я уж тут прожила всю жизнь, тут и умру. Не хочу на чужбину. А ты, Леночка, уезжай. Не думай про меня…».
Вот так мы и разрывались. То есть, это я разрывалась, а Герман пытался вести свои дела через видеосвязь, но, наверное, это не то. Вроде, какие-то важные контракты его топ-менеджер упустил.
Я краем уха слышала, как Герман, абсолютно не выходя из себя, очень жестко его отчитал. А потом уволил.
Тот бедняга потом звонил, умолял дать еще шанс. Ссылался на какие-то личные неприятности, унижался. Мне прямо не по себе было от жалости к нему и от того, каким иногда бесчувственным может быть мой чуткий и великодушный муж. Так хотелось немножко разжалобить его, если честно, аж зудело. Но сдержалась. Потому что давно для себя решила, что в его дела лезть не буду.
Тот канадский горе-менеджер попросил даже его папу замолвить за себя словечко — они, оказывается, с ним давние друзья. Александр Германович и правда приехал и просил его не трогать, уговаривал целый час. Но Герман был непреклонен.
— Дружи и дальше с Нойром, кто мешает? А в моей компании слабые звенья не нужны.
Отец Германа даже меня тайком подговаривал повлиять на него. Наведался однажды, когда Германа дома не было.
— Елена, у вас все хорошо? — начал издалека. — Нормально ладите?
— Да, всё прекрасно.
Затем стал рассказывать про этого уволенного беднягу Нойра, его племянницу, которая Герману всю жизнь как родная сестра, про их всеобщую дружбу и взаимовыручку, про какие-то проблемы у них. Ну и подытожил:
— Понимаешь, Елена, в каком я положении? И главное, Герман тут не прав, нельзя так со своими. Поговори с ним, попроси… Тебя он послушает.
Мне было очень тяжело ему отказывать, еще и потому, что мне на самом деле было их жаль.
— Извините, но нет. Я не стану вмешиваться, потому что… потому что Герману лучше знать, как вести его дела.
Александр Германович ушел, по-моему, глубоко разочарованным. Хотя у меня с ним отношения и так оставляли желать лучшего.
Нет, мы не конфликтовали, он держался со мной очень любезно и доброжелательно, но в глубине души все равно недолюбливал, я это всегда чувствовала.
А однажды я подслушала обрывок их разговора.
Это было еще до нашей свадьбы. Я спала на втором этаже, а они внизу беседовали. Я проснулась и стала спускаться на их голоса, а потом услышала:
— Да пойми ты, брак нужен только для того, чтобы жена рожала наследников! Что это за семья — без детей? И что это за жена, которая не может дать мужу потомство? Ущербная… А твоя Елена родить не сможет. Не сможет даже выносить. В смысле… — замялся Александр Германович. — Ну не то что она ущербная… она славная, хорошая девочка. Порядочная. Мне она даже нравится. Правда. Но зачем себя связывать браком? Любишь ее — люби, ради бога. Живи с ней, сколько живется. В наше время, слава богу, это нормально. Штамп, по сути, ничего не дает. Простая формальность. Ты же всегда был прагматичен и благоразумен…
— Всё сказал? — холодно спросил Герман.
Мне было стыдно подслушивать, но и сдвинуться с места я не могла. Стояла посреди лестницы и подбирала рукавом слезы. Ведь его отец прав, тысячу раз прав. Герману, конечно, нужен наследник.
— Герман, ты хотя бы не торопись! Горит, что ли?
— Я и так слишком долго ждал.
— Да как ты не поймешь…?
— Это ты никак не поймешь, что мне нужна только она. Мне не нужны дети. Мне вообще никто не нужен.
Это был редкий раз, когда Герман не сдерживал эмоций, даже голос повысил.
— Герман, подожди! Герман, да куда ты?
— К своей ущербной Лене! — зло выпалил Герман и вывернул из гостиной прямо на лестницу. Увидел меня и резко остановился, глядя на меня снизу вверх ошарашенно и растерянно. Я бегом вернулась в спальню, он — за мной.
Меня прямо сгибало пополам от беззвучных рыданий. Но он
