— Нет ничего легче, — говорит Полли, и они отправляются вместе на почту, где есть фотоавтомат, и делают две фотографии Нелл, которые подписывает на обороте начальница почтового отделения, и отсылают их куда-то; а через шесть недель на почту приходит паспорт на имя Нелл.
Вот что значит — иметь друзей в определенных кругах, пусть даже и не в высших сферах.
Вполне понятно, читатель, что Дэй Эванс не ответил на чувства Нелл в том плане, как она надеялась. (Она ему очень нравилась — как человек, однако с возрастом он начал гораздо более интересоваться своим собственным полом, нежели тем, к которому принадлежала Нелл).
Как много девушек — обычно самых лучших, самых живых, — влюбляются слишком рано, выходят замуж слишком рано, а затем — дети, о которых нужно заботиться, и развод, который и избавление, и ужас всей жизни, и складывается впечатление, что жизнь прожита впустую, зря. Они не смогли приспособиться к этой жизни, не успели найти себя.
Много есть и юношей со столь же незавидной судьбой.
Так что, наверное, к лучшему, что Дэй Эванс не ответил на чувства Нелл.
Энджи, как мы знаем, была раздражена и зла. Но в один из дней ее раздражение достигло предела.
Гарри Бласт заманил ее на свою программу «Искусство сегодня» на Би-Би-Си-2 и изобразил ее в лице эдакой богатой дилетантки, которая влезает в дела искусства к вящему неудовольствию художников. Но этого мало: он организовал в студии такой свет, что на экране были ярко видны все недостатки ее лица.
— Дилетантка, значит! Я ему покажу дилетантку! — приговаривала в бешенстве Энджи.
Кроме искусства как такового, Энджи дилетантствовала также в черной магии.
Она приказала отцу Маккромби, которого полностью оплачивала, а также содержала его Храм Сатаны, возжечь черную свечу и ниспослать проклятие на лысеющую голову Гарри Бласта.
Энджи владела компанией «Лолли Локейшенз», которая сдавала в аренду недвижимость и нанимала кино- и телевизионных людишек. Храм Сатаны был в то время крайне популярен. Он был расположен в очень подходящем, будто и самом деле населенном приведениями, лесу неподалеку от Элстри студиос; был хорошо электрифицирован, так что проблем с освещением не возникало. Энджи знала, как вести дела.
Отец Маккромби держал при Храме летучих мышей в клетках: когда появлялась необходимость, он выпускал их из клеток, и они летали за почти невидимой сеткой. Были у него и соколы, которых вполне можно было выдать за орлов. Отец Маккромби сам по себе был не только многогранной личностью, но и популярным экстрасенсом: у него было широкое, изборожденное морщинами, декадентское лицо, которое, будучи искусно освещенным, выглядело совершенно дьявольским; добавьте к этому еще красные контактные линзы, их он надевал (за дополнительную плату) в нужный момент. Для большего эффекта.
Энджи позволила ему жить в коттедже с башенкой рядом с Храмом — и платила ему достаточно, чтобы он не испытывал нужды в выпивке, молодых смазливых юношах и одежде, из которой он предпочитал длинные клерикальные облачения.
Отец Маккромби был благодарен, но, как и она сама, раздражен. Поэтому, вероятно, он не был настолько добросовестен, возжигая свечи и призывая напасти, насколько Энджи этого желала.
Во всяком случае, на лысеющую голову Гарри Бласта ни одна напасть не упала. Программа о дилетантах имела шумный успех, и «Искусство сегодня» было переведено по телевизионной сетке на самое выгодное время. Но каким-то образом те самые напасти перекатились совсем в ином направлении: туда, где и лежал источник горестей и сожалений для Энджи.
Но можем ли мы быть уверены? Была ли то заслуга отца Маккромби, что дела Клиффорда вдруг подвинулись от успеха к бесчестию и лжи? Или то была слепая судьба, невезение, которое рано или поздно настигает человека? Невезучим обычно изменяет рассудительность и осторожность.
А случилось вот что: некий Хоумер Маклински, молодой магнат прессы, сделал запрос относительно стоимости весьма посредственного творения Сера, проходящего через каналы Леонардос, и Клиффорд сообщил, что получил предложение на двести пятьдесят тысяч фунтов, в то время как на самом деле предложение составило двадцать пять тысяч.
«Пустяки», — подумал тогда Клиффорд. Он находился в одном из нью-йоркских офисов, где очень легко думается обо всем как о пустяках.
Маклински взглянул на Клиффорда пристально-придирчиво и дал ему возможность исправить заведомую ложь, однако Клиффорд и не думал исправляться. Тот Клиффорд, что был прежде, заметил бы нечто во взгляде магната и поправился; новый Клиффорд, под влиянием, возможно, дыма и дьявольского наваждения черных свечей Храма Сатаны, попросту не заметил этого взгляда.
С другой стороны, Энджи никогда и на рассказывала отцу Маккромби о том, что творится в ее душе, однако он знал об этом более, чем она сама. Бедняжка Энджи! Похожа, что ничто хорошее даже и не пыталось посетить ее душу, поэтому теперь душа бедняжки досталась кошмарному краснолицему, рыжебородому, с выпученными красными (временами) глазами отцу Маккромби, а уж его-то не следовало допускать к душе.
Мир изменил Энджи так же, как и она изменила ему: это двумерная система.
Отец Маккромби возжег черные свечи для Хелен. Он надписал ее имя на бумажной обертке свечи и приклеил обертку к свече своей слюной. Из-за этого, а возможно, из-за чего-то иного, Хелен этой ночью плохо спала и мучилась ужасными, убийственными мыслями. Мысли кружились в ее голове и застилали разум. Это все были бесцельные, безнадежные мысли типа: если бы ей удалось найти Нелл, то и Клиффорд вернулся бы к ней. Были также и тягостные мысли о том, что потеря Клиффорда была наказанием за то, что она потеряла Нелл. («Потерю» Клиффорда она переживала заново, как будто это произошло только что).
И были еще ужасные мысли, мысли ярости и мести, мысли ненависти, направленные на малышку Барбару: при одной мысли о своей сопернице (Своей сопернице? Откуда это?) желчь и ненависть сдавливали Хелен горло. Она проснулась утром с больным горлом. А ночные мысли вновь и вновь кружились в ее голове.
Если бы только Барбара умерла — тогда бы Клиффорд вернулся к ней! Да, это был единственный выход! И она планировала в уме смерть ребенка: в огне, на дороге в аварии, от нападения диких собак… Как это все было ужасно!
Она знала, что это отвратительно, но ничего не могла поделать. (Удивительно, не правда ли? У нас у всех есть эта особенность: изрыгать из неведомого источника яд и ненависть, в то время как лучшая наша часть как бы стоит невинно поодаль и с отвращением наблюдает за этим. Как будто кто-то оберегает в такие моменты нас самих, предотвращая возвратную волну ненависти и проклятий, потому что проклятия имеют привычку возвращаться к тем, кто их послал!)
