Ей вспомнились мирные радостные встречи, проходившие годы назад здесь, в городе, и у озера Мохонк, где учителя и квакеры собирались под сонной летней листвой поговорить о будущем, непоколебимо уверенные в том, что с годами мир станет намного лучше. Все это навсегда теперь кануло в Лету.
Бесцельно шагая по улицам, она случайно вышла на авеню, где в приюте для престарелых доживал свои последние дни дядя Дэвид. Она не была у него уже несколько месяцев, поглощенная делами, из которых и складывалась ее повседневная жизнь: работой по дому, заботой о Хэнке, борьбой за мир, ставшей сейчас окончательно бессмысленной. Но главное, постоянный страх за Фредди, тщательно скрываемый ею от Дэна и Лии, совершенно вытеснил из ее головы мысли о дяде Дэвиде. Чувство вины из-за подобной забывчивости, как и внезапное непонятное желание поговорить со стариком, память о тех годах, когда он был человеком, которому она доверяла больше всех в жизни, заставило ее повернуться и направиться ко входу в грязно-белое здание.
– Он читает у себя в комнате, – сказала ей сидящая за столиком у входа медсестра. – Он много времени проводит сейчас за чтением.
Книга лежала на столе у кресла, в котором сидел дядя Дэвид. Она была закрыта; он не читал. Он сидел, уставясь в окно, в котором виднелись лишь мрачные серые крыши.
Когда он с искрой интереса в глазах спросил ее, что происходит в мире, она ответила ему правду: Америка вступила в войну.
– Да-да, война, – проговорил он с отсутствующей улыбкой. – Я был на ней с парнями в синем, ты знаешь? Я показывал тебе свою фотографию?
У его кровати на столике стояла старая пожелтевшая фотография, на которой он был запечатлен стоящим перед армейской палаткой где-то в Теннесси.
– Ты видела ее? – его улыбка была гордой.
– Да, дядя Дэвид, я ее видела.
Она совершила глупость, придя сюда в надежде встретить прежнее понимание, с тем, чтобы поговорить с ним о Фредди и о своем отчаянии, охватившем ее из-за этой войны; она рассчитывала обрести в разговоре с ним утешение и ту силу, которую всегда ей давало общение с ним. Но это было давно. Она опоздала на годы.
– Парни в синем, – дрожащим голосом он начал напевать военный марш, но тут же сбился и замолчал, закрыв глаза.
– Ты устал, дядя Дэвид?
– Да, уже полночь и тебе давно пора быть дома. Что ты тут делаешь? Ступай домой.
Она вышла на улицу, где, по-прежнему, сиял яркий солнечный день, лишенный, однако, в ее глазах всех своих красок, и медленно побрела домой.
Через несколько дней пришел прощаться Пол.
– Я записался добровольцем и мне присвоили офицерское звание. Мобилизация все равно неизбежна, так что выжидать нет никакого смысла.
Интересно, мелькнула у Хенни мысль, что действительно чувствует мужчина, в чем он стыдится признаться, думая о том аде, в котором ему вскоре предстоит очутиться? Она вспомнила Фредди и то, как он сидел здесь тогда, преисполненный уверенности, и говорил о славе и чести, и жертвенности. По лицу Пола, однако, ничего нельзя было прочесть.
– Твой отец с его связями мог несомненно получить для тебя работу в военном министерстве в Вашингтоне, не так ли? – вдруг спросила она. И когда он в ответ лишь удивленно приподнял брови, поспешно добавила: – Я понимаю, что в этом мало чести, но разве много ее в том, чтобы взять в руки оружие и отправиться убивать?
– Я по натуре конформист. Я делаю всегда лишь то, что требуется от меня в данный момент. Я никогда не брал до этой минуты в руки оружие, но думаю, мне в конечном итоге придется этому научиться, – проговорил Пол задумчиво и добавил: – Во мне нет ни капли того чувства, Бог свидетель, с каким уходил на фронт Фредди. Я просто иду и все… Кстати, что он пишет?
– Могу только сказать, что его письма сейчас совсем не те, что были раньше. Он видел мертвых немцев, он написал нам, и они, по его словам, «такие же, как мы». Полагаю, это было для него ударом; в конечном итоге, они оказались обычными людьми, а не дьяволами или недочеловеками, как он считал прежде. Его последние письма даже и письмами трудно назвать. По существу, это проштампованные открытки, знаешь, такие, где надо лишь вычеркнуть то, что к тебе не относится: «я болен и нахожусь в госпитале», «я ранен» или «я здоров». Судя по всему, он сейчас на передовой, и это все, что нам о нем известно.
Пол ничего на это не ответил.
– Подумать только, что ребенок уже ходит, а Фредди даже его не видел! – воскликнула Хенни должно быть в сотый раз.
– Могу я взглянуть на него?
– Да, конечно. Он заснул, но он спит как убитый, так что мы его не потревожим.
Ребенок лежал на животике, уткнувшись лицом в подушку, и им была видна лишь копна темных спутанных волос. Вокруг него на постельке были разложены тряпичные игрушки: мишка, розовый кролик, белая собачка и овечка с бантиком и колокольчиком на шее.
Несколько мгновений Пол стоял, молча глядя на малыша, затем, вернувшись вместе с Хенни в гостиную, сказал:
– Хотелось бы мне иметь такого же. Вероятно, уходя вот так, как я сейчас, начинаешь понимать, что желаешь этого больше, чем думал.
Они с Мими были женаты уже четыре года, подумала Хенни. И с того самого дня, перед самой его помолвкой, когда он пришел к ней, охваченный отчаянием и обезумевший от горя – это был отвратительный день, припомнила она, с сильным холодным дождем, – с тех самых пор они с ним ни разу не говорили о его браке.
Она решила поговорить с ним об этом сейчас:
– Пол, скажи мне, у вас с Мариан все в порядке? Не возражаешь, что я спрашиваю?
– У нас с ней все в полном порядке. Мими хорошая женщина.
Едва ли исчерпывающий ответ! И Хенни решила попытаться вызвать его на откровенность.
– Да, конечно. На нее всегда можно положиться. Она никогда ничего не напутает, не доставит тебе огорчения или беспокойства и не вызовет каких-либо подозрений.
– Только не Мими.
Внезапно Хенни охватило страстное, непреодолимое желание раскрыть душу, поделиться с кем-нибудь своими страхами и сомнениями и, позабыв на мгновение о всякой осторожности, она сказала:
– Прекрасно, должно быть, чувствовать себя так покойно и уютно с кем-то.
– Ну, я уверен, ты и сама отлично это знаешь. Ответ Пола заставил ее вернуться на более твердую почву. О чем она только думает?! Собирается поведать другому о своих глупых подозрениях в отношении собственного мужа, предать соединяющее их чувство, признать хотя бы на мгновение, что их прекрасная совместная жизнь не столь уж совершенна?.. Она поспешно проговорила:
– Да-да, конечно. Я думала о тебе.
В общем-то это было правдой. Пол несомненно заслуживал самого лучшего. А его супружеская жизнь началась так неудачно. Можно было только надеяться, что со временем все утрясется.
