Она запнулась, почувствовав, что не может выразить свои чувства словами.
– У вас будет тяжело на душе?
– Да.
– Ну что ж, – сказал Гидеон с немного натянутой улыбкой. – В таком случае, мне придется сдаться и стать владельцем этой квартиры. – Он покачал головой. – Я никогда, в сущности, не одобрял легкие деньги, но, боюсь, я к ним привыкну.
Она улыбнулась.
– По крайней мере, вам теперь будет легче приходить к нам каждый раз, когда вам только захочется, – проговорила она, уверенная, что Гидеон хорошо понимал – Зелееву не нравятся его визиты.
– А когда я смогу на вашу квартиру взглянуть? Мадлен улыбнулась ему.
– Сейчас мне нужно идти домой, чтоб забрать Валентина, но мне хотелось бы, чтоб вы были рядом, когда я буду подписывать договор. Я так ценю ваши советы.
– Я польщен.
* * *
Мадлен и Валентин переехали на новое место в первую неделю 1967-го. Их квартира была на четвертом этаже симпатичного, респектабельного вида дома на Семьдесят четвертой улице. Всего несколько Домов отделяло ее от Амстердам-авеню. Зелеев жил неподалеку, всего в трех кварталах. Но это не мешало русскому жаловаться и пытаться вытащить ее оттуда назад.
– Тебе бы нужно поискать себе что-нибудь среди этих домов на Вэст-Энде, – говорил он ей. – У них есть марка, они добротно сделаны – и там швейцары у дверей.
– Но там плата дороже.
– Зато улица широкая – там гораздо светлее и безопаснее.
– Но у меня и так солнце весь день, – сказала Мадлен. – Да и потом, Гидеон и Руди несколько раз специально прошлись там ночью, и они думают – там не опаснее, чем в других местах.
– Но не так безопасно, как на Риверсайд Драйв.
– Но я же не могу вечно оставаться с вами, Константин, – мягко напомнила ему она. – Валентин подрастает, ему нужно больше пространства. Да и мне – и вам.
– Мне нужна ты.
– Но ведь вы меня не теряете. И никогда не потеряете…
– Вот как раз именно в этом я не уверен, – мрачно ответил Зелеев.
Валентину квартира понравилась. Он был нормальным, живым и энергичным ребенком, но сколько он себя помнил, у него никогда не было места, чтоб вволю поиграть. Конечно, Мадлен водила его в разные парки и на игровые площадки, но в квартире Константина ему все время приходилось быть осторожным, чтобы что-нибудь не сломать или не разбить. А теперь у него была своя собственная комната, и мама позволяла ему играть, где угодно – если только у нее не было гостей или тогда, когда ему уже пора было спать. Только в эти моменты они и спорили.
– Но я совсем не устал, мамочка, – сказал он как-то, в один из поздних вечеров, когда она пришла к нему укладывать его в кроватку. Он говорил правду, потому что ему казалось – когда наступают сумерки, ему еще больше хочется играть.
– Ну вот, опять то же самое, – говорила ему Мадлен. – Уже поздно, и тебе нужно спать.
– Но я не усну. Я буду просто лежать тут и смотреть в потолок.
– Тогда я немножко почитаю тебе на ночь. Валентин сел, прислонившись к подушкам.
– Константин говорит, что я ночная сова – как и ты, мамочка.
– Но даже совы должны спать, дорогой.
– А когда здесь дядя Руди, он разрешает мне не спать почти до твоего возвращения. – Он улыбался во весь рот.
– Правда? Ах, он разбойник!
– Он говорит, когда ты была маленькая, тебя не так-то просто было загнать в постель.
– Я всегда послушно ложилась в кроватку, – сказала Мадлен. – У меня не было выбора. Моя мама была со мной очень строга. Даже если мне совсем не хотелось спать, я должна была лежать тихо и делать то, что мне сказали.
– Но ведь тебе не хотелось спать, мамочка, не хотелось?
– Нет, не всегда.
– Тогда ты должна знать, каково мне. Мадлен потрепала его по волосам.
– Да, chéri, я знаю.
– Мама?
– Что, мой родной?
– А можно нам… у нас будут в квартире цветы? Пожалуйста. Я имею в виду эти… в горшках, чтобы было, как в саду.
– Конечно, chéri, это отличная идея.
– Мама?
– Что?
– А мы можем купить телевизор?
– Нет, мой дорогой. Не сейчас.
– А почему?
– Слишком дорого.
– Мама?
Мадлен поднесла к губам усмиряющий палец.
– Последний вопрос.
– Ты разрешишь Гидеону отвезти нас на Кони Айленд? Он говорит, там – здорово!
– Да, конечно, chéri, но я не знаю, когда. Я сейчас так много работаю сверхурочно.
– А мы можем поехать в следующее воскресенье? Гидеон говорит, там есть целый парк специально для детей.
– С воскресеньями все сложно, малыш. Ты же знаешь – я работаю в Забаре весь день.
Лицо Валентина стало грустным.
– Мне так скучно и грустно, когда ты на работе, мама.
– Я знаю.
Подгоняемая чувством вины, Мадлен взяла на следующее воскресенье выходной, чтоб Гидеон мог отвезти их на Кони Айленд. Они провели несколько приятных часов в детском парке, и Валентин смог вволю накататься на всем, чего только его душа пожелала, а потом пошли прогуляться у воды. Теплый ветерок обвевал их щеки, Валентин повизгивал от радости, носясь туда-сюда и с замиранием сердца смотря на парение чаек над океаном и шумный пестрый карнавал на стороне материка. Они забрели на пляж, сняли обувь и бродили, утопая ногами в песке и слушая шум прибоя. Мадлен крепко сжимала левую руку Валентина, а Гидеон – правую, на случай, если радость вдруг завела б его слишком глубоко в воду.
– Ему нужны друзья его возраста, – сказал Гидеон Мадлен позже, когда они сели на скамейку и наблюдали за Валентином, чьи губы и щеки были еще липкими от конфет, самозабвенно игравшим в песочнице. – Он такой отважный парнишка, – Гидеон засмеялся. – Пожалуй, он был бы непрочь покататься на «русских горках», если б вы ему разрешили – и если б он знал, что доставит нам удовольствие.
– Но он проводит все свое время со взрослыми, – сказала Мадлен, и ее блестящие глаза затуманились.
– Ему сейчас пять, Мадди, ему нужно в школу.
– Я знаю – я думаю об этом все время. Но как это возможно?
Она намеренно отгоняла мысли об опасной нестабильности их полулегального проживания в Америке. Она въехала как человек, прибывший на время, и уже больше двух лет работала, не говоря своим хозяевам, что у нее нет официального разрешения на работу. Позже это беспокоило ее все больше и больше, но она не знала, что предпринять.
– Вам нужно срочно что-то сделать, Мадди, – сказал Гидеон. – Или в любой момент кто-нибудь может донести, что здесь живет маленький мальчик, который никогда не выходит за порог дома в школу.
Мадлен знала, что он прав. Это же самое повторял ей Руди, и ее почти что пилил Константин. Видеть своего веселого подвижного мальчика, который нуждался в сверстниках и занятиях, сидящим здесь в одиночестве… – все это просто надрывало сердце Мадлен. Но она по-прежнему боялась рисковать, боялась предпринять любой официальный шаг, чтоб не разворошить осиное гнездо. Она сравнивала себя со страусом, прятавшим в минуту опасности голову в песок. Надеялась, что все само собой разрешится чудесным образом.
