как умом не тронуться? Нереально это просто. И вообще, у меня стресс, мне простительно.
Я, конечно, понимаю, что косанул с одной стороны, не так предложение руки и сердца делается, но с другой… С Александровной же иначе не получается, с самого начала все вот так, через место одно. Видно, судьба у нас такая.
Я ей потом эту романтику компенсирую, у нас вся жизнь впереди.
— Малышка, моя, любимая, — наклоняюсь к ней, пальцами начинаю расстегивать пуговицы на ее рубашке, а она, злючка моя вредная, брыкается подо мной, зараза такая, ноготками своими в плечи мои впивается.
— Егор, прекрати, подожди, да что же это такое.
— Ты мне «да» сказала, Александровна, я все запомнил, — распахиваю края ее рубашки, обнажая красивую, пухлую грудь в тонком хлопковом лифчике, тяну лиф вниз, пальцами сжимаю сосок, и Ксюша со стоном выгибается.
Ты ж моя горячая девочка.
— Я была... — шепчет сбивчиво.
— Что, Ксюш.
— Ты меня врасплох застал, я не…
— Не собиралась соглашаться? — уточняю, сжимаю в ладони ее охренительную грудь.
Сука, ну как тут вообще серьезные разговоры вести, когда хочется любить эту зараза правильную, с чувством и бесконечно долго. Чтобы голос срывала, чтобы подо мной извивалась и с моим именем на губах кончала. Она охрененно кончает, мне никогда не надоест на это смотреть. Александровна же под меня вылеплена, создана, блин, для меня. Я ею насытиться не могу, и вообще не уверен, что это возможно.
Наклоняюсь, губами поочередно ласкаю сначала одну грудь, потом вторую, спускаюсь ниже, целую впалый животик своей девочки.
Хочу ее, прямо сейчас хочу.
— Егор, да, черт, нам разговаривать надо, хотя бы изредка.
Она ножки свои стройные свести пытается, будто от нее еще что-то зависит, словно я собирался ей позволить.
Ладонями сжимаю ее бедра, раздвигаю их в стороны, ибо нехер.
— Поговорим, малышка, обязательно поговорим.
Шепчу, а сам дурею, от запаха ее, от того, какая она красивая, везде красивая, совершенная просто. И у меня реально рот слюной наполняется от предвкушения.
— Прям щас поговорим, уговаривать буду.
— Оххх…
Да, ее стоны мне определенно нравятся больше, чем возмущения. Какие, нахер, разговоры? С ней только так: любить и перед фактом ставить.
Языком провожу по влажной, чуть припухшей плоти, раскрываю розовенькие губки и кайфую от вкуса своей малышки. От запаха ее мне крушу просто рвет. Это вообще нормально, так хотеть женщину? Наслаждаться ее стонами, терять рассудок от ее близости? Я не знаю. Но мне нравится, охренеть, как сильно нравится.
— Егор… боже, боже, боже…
Она начинает дрожать, машинально сводит ножки, выгибается в спине. Красиво так, эстетично. Я избавляюсь от одежды за считанные секунды, из ящика прикроватной тумбы достаю презерватив, хотя, возможно, уже поздно, и прежде, чем Ксюша успевает прийти в себя, вхожу резко, на всю длину.
Да, блядь. Как же я скучал.
— Ты невыносим, ахх…
— Согласен, — киваю, толкаюсь в горячую влажность. Я точно сдохну в ней. — Выходи за меня.
— Егор, — шепчет, губки кусает, а сама бедрами подмахивает на встречу моим движениями.
— Выходи, малыш, я официально все хочу.
Я, блин, реально хочу. Не успокоюсь же теперь.
— Егор, ну какое замуж…
— Самое настоящее, соглашайся, Ксюш, я же все равно по-своему сделаю, женюсь без согласия, отец поможет, и вообще у меня крестный — мэр города.
Вообще я понимаю, конечно, во время секса такие вещи не обсуждаются, но меня просто на части рвет, я хочу, чтобы она мне согласие свое дала, еще раз. И себя я знаю, я же не шучу нихрена, просто возьму и сделаю.
— Ты на меня давишь, — и вроде бурчит, а сама улыбается.
— Я люблю тебя, Ксюш, просто люблю, — я останавливаюсь, замираю в ней, — скажи мне «да», я клянусь, Александровна, ты никогда не пожалеешь.
Она молчит некоторое время, не двигается, на меня смотрит пристально, а потом обнимает меня, к себе притягивает, целует.
— Я так понимаю, это «да»?
— А разве ты мне оставил выбор?
— Нет, конечно.
— Тогда может продолжишь, или мы тут до старости лежать будем?
— Щас, продолжу, так продолжу, — выхожу из нее и резко обратно, чтобы знала, кто тут главный. — Ща полетаем, малыш.
Эпилог
Пять лет спустя
— Ксюш, присядь, чего ты крутишься, как юла, — Евгений Николаевич появляется на пороге кухни так внезапно, что я от неожиданности подскакиваю и роняю нож. Тот со звоном летит на пол, приземляясь в паре сантиметров от моей ноги.
Да что ж сегодня такое!
— Господи, Ксения! Да сядь ты уже на стул, — на этот раз Евгений Николаевич повышает голос, сам же подходит ближе, поднимает с пола многострадальный нож.
— Что ж вы так пугаете.
— Да я тебя еще с коридора зову, ты же не слышишь.
И, правда, должно быть не слышала.
У меня вообще сейчас внимание максимально рассеяно, а все почему? Потому что, блин, хватило ума сделать тест именно сегодня. А там…
Вздыхаю, сажусь на стул. Евгений Николаевич тем временем направляется к мойке, споласкивает нож и возвращается к столу. Молча тянет на себя разделочную доску, и принимается резать мясо.
— Егор не знает еще?
Я на какой-то миг впадаю в ступор.
— Вы… вы о чем?
— Как о чем? О беременности твоей, конечно.
Кажется, я слышу звон собственной челюсти, ударившейся о пол. Как он вообще узнал, если я тест только с утра сделала и никому еще о своем положении не сообщала?
— Как вы… я же только
