– Я себя помню лет с двух. Шестнадцать, значит.
– Так, значит, все это ваше, пока вы живы?
– Ну вроде бы.
– Отец! – сказала наконец Алиса. – А ты думаешь, иначе бывает?
– То есть? – опять не понял Джим.
– Ну, вот ты хочешь дом. Ты думаешь, ты… тебя не станет, а дом будет твой?
– Господи, Алиса! Ведь и… вправду…
– Ну, вот и все. В могилу ведь его не заберешь. Все наше, пока мы живы, а там… Может быть, только воспоминания… Может, твоя душа так и будет вечно жить в том самом доме, который ты выбрал. Но…
Джим отвернулся от окна – рывком. Прошел, не оглядываясь на них, в комнату и снова сел за стол. Опустив голову, смотрел на дубовый стол и молчал.
– Послушай, – сказала Алиса и погладила его по плечу. – Ну, что ты?
– Хотите, я свяжусь с родителями и вы тут будете жить? – спросил Сашка. – Сколько хотите! Вдруг они согласятся? Сдавать они ничего не собираются, вообще об этом не думают. Бог их знает, о чем они вообще думают, мои родители. А я не могу и не буду этим заниматься: вдруг им понадобится переночевать? Или отец захочет вернуться, или мать, или оба сразу? Кто их знает! Или, не дай бог, заболеет кто…
– Нет, парень, – сказал Джим. – Если нельзя в этом доме, то мне ничего не надо. Все. Забудь.
– Ну, вы тут все равно оставайтесь, – сказал Сашка. – Или вы… хотите в Текстильщики?
– Боже избави! Пусть эта Лолита там сама… Как хочет. Если меня не будет, Алиса, ключи пусть отдаст тебе, когда надумает. Если, конечно, вы не соберетесь сдавать тамошние апартаменты.
– Нет, пускай, – сказала Алиса. – Только вряд ли она там одна долго протянет… Без родителей-то… Ведь работать надо. В таком статусе они ей денег на жизнь не дадут, я думаю.
– А, все равно, – сказал Джим. – Вы сейчас собираетесь куда? В магазин там или что? Я подожду.
Продукты были нужны. В доме кончился даже кофе. И Джим остался один. Один – в доме, который нельзя было купить. В доме, который никогда не станет его Домом.
Джим снова подошел к окну в кухне – единственному, из которого была видна вся Москва. Смеркалось, и бусы фонарей засветились вдоль набережных, над мостами и магистралями. Подсвеченные мертвецким сине-зеленым светом, высились башни шести остальных высоток.
Но другие были ему уже не нужны. «Это как с женщиной», – подумал он. У него бывало так с женщинами, но редко. Да нет, не редко. Только однажды. Давным-давно, и – однажды. В этом-то все и дело. Больше так не будет – это он знал наверное. Ту любовь и ту тоску он сумел пережить, но не в эту ли, новую, тоску она превратилась? Не в любовь ли к несуществующему Дому?
«Да, – думал он, смотря вниз, в темную пропасть восьми этажей, – да. Вот так. И что мне теперь с этим делать?»
Он взглянул на рамы. Старые, деревянные, некрашеные, темные, они едва удерживались прогнившими, расшатавшимися шпингалетами. А подоконник был серого мрамора. Вот какой дом.
«Нет, – подумал мужчина и поднял руку – не для того, чтобы взяться за раму и встать на мраморный подоконник. Не для этого – просто чтобы вытереть пот со лба. – Нет! – сказал он себе и стряхнул влагу с руки. – Я еще покручусь!»
Не торопясь, вразвалку, как привык ходить по палубе, он вернулся в комнату, покойно и удобно поместил свое прекрасное мускулистое тело в шаткое профессорское кресло и вынул из кармана мобильник.
Пробежался по адресам и остановился на номере возможного заказчика.
Просто пришла пора новой яхты.
* * *
Из всех живущих на земле людей очень немногие умеют… отличить подлинное благо от подлинного зла.[29]
Овидий. Сатира 10– Ну что ж, пора! – сказал Саша Огнев, стоя посреди комнаты и оглядывая плоды их общих трудов. Ремонт – не ремонт, а жить в квартире уже можно. – Пожалуй, пора ехать. По чашке кофе – и вперед?
– Пора, – ответила Алиса. – Пойду мотор прогрею, а ты пока свари. Я поднимусь – и сразу поедем.
На пути в Звенигород – меньше, чем за два часа, – ноябрьское утро успело превратиться в день.
Снега пока не было, и темные ели по бокам узкой и прямой дороги, ведущей от шоссе на биостанцию, еще зеленели. Но трава по обочинам уже полегла и выцвела. Небо над рекой, стылая вода, сам воздух – все казалось холодным. Больше – никаким. Просто холодным.
Алиса за рулем повела плечами, будто унимая дрожь:
– Так, а теперь куда?
– Прямо вниз, сейчас приедем на «площадь» – это центр биостанции, место студенческих линеек и всяких собраний. Вон, посмотри, там посередине – дуб.
Машина затормозила и почти остановилась.
Вековое дерево так и не сбросило своих карих листьев, и они ударялись друг о друга на ветру, словно жестяные.
– Теперь налево, вот, по дорожке, сколько можешь вверх. Все. Стой. Приехали.
Дом был очень маленький. Давным-давно его выкрасили под цвет еловой хвои, и вечные, вечнозеленые ели тихо стояли, опустив над темной крышей свои могучие ветви. Из почерневшей кирпичной трубы поднимался чуть заметный дымок и улетал, растворяясь в прозрачном воздухе северного предзимья.
Лиза ждала их и вышла навстречу. Саша заметил – мать смотрела только в себя. Да, она поздоровалась с Донной – как они все-таки похожи! – не целуя, не дотрагиваясь, как будто перед ней оказался вдруг призрак.
Так же – и с ним. А может, она всегда так себя вела, просто он не замечал?
Перед тем как сесть в машину, она оглянулась и замерла на мгновение. Он понял: она прощалась с рекой.
– Ну, конечно, – сказала она, когда машина подъехала к подъезду – не по набережной, с переулка – и Донна повернула ключ зажигания. – Так я и знала. Всегда так бывает.
– А мы-то хотели сделать сюрприз! Обидно даже…
– Да нет, я удивилась. Не может быть, чтобы тот же дом – но вот он… Только раньше вход был с набережной. Парадный. А теперь – черный, со двора. Эта дверь была заколочена. Так попадаешь по черной лестнице прямо в кухню. Да?
– Был капремонт, не так давно. Все изменилось, наверное. Ну, сейчас увидишь.
Все трое вошли в подъезд.
– Ну да, теперь код и прочее. Смотри-ка, даже ковер на площадке. И цветочки… А высоко подниматься?
– На самый верх.
– На самый верх?! А какая дверь – налево или направо?
– Увидишь.
Мать молча переступила порог, так же молча подошла к окну и, глядя на набережную, спросила:
– А крыша не грохочет по ночам? От ветра? Нет, конечно? – в ее голосе зазвенела надежда – и потухла.
– Нет, крышу перекрыли. Но, знаешь, какой-то шум остался. Глухой, тихий…
– Правда?
– Ну, вот, – сказала Донна. – Теперь мы будем обедать и все обсудим.
– Что? – спросила мать. Она все стояла у окна.
– Мы думали, может, ты захочешь жить здесь? Если уж решила ни за что не возвращаться в «Зону»? А мы с Донной могли бы там…
