– Как и везде, мы только со своими шашни разводим, с местными бабами не получается, другие они, – печально проговорил Яша. – Да и не смотрят они на нас, нужны мы им без денег! Некоторым нашим бабам удается выйти замуж за местных, Лида, вон, аж за миллионера пошла. Только никто ей не завидует. Знаешь, почему они наших девок берут? Да потому, что местные ничего делать не хотят, умеют только права качать. А наши бабы и на кухне крутятся, и в постели хороши, и любят, и улыбаются, и красивые, и верные... Куда там местным немкам с их эмансипацией!
Вдруг Яша заулыбался:
– Слушай, Олег, а давай-ка завтра в баню сходим, а?
– А почему нет? – обрадовался я. – Давненько не парился.
– Вот и хорошо, насмотришься на местный женский вопрос.
Мы были уже изрядно навеселе, поэтому соображал я туговато.
– Тут же бани общие, – радостно пояснил Яшка, – наших там не увидишь, а на местных как раз и наглядишься.
Тут я вспомнил, как еще в детстве с друзьями расспрашивал сантехника из нашей микрорайоновской бани, приходилось ли ему бывать в женском отделении.
– А то как же, – гордо отвечал сантехник. – У них там то кран с горячей водой лопнет, то слив засорится, вот и приходится заходить.
– Ну и как они? – спросили мы и ждали ответа затаив дыхание.
В этом месте он выдерживает длинную паузу, как герой Шукшина, рассказывающий о покушении на Гитлера.
– Когда их много против меня одного, они, стервы, не стесняются даже. Хоть бы тазиком прикрылись или отвернулись для приличия!
Сантехник смачно сплюнул и неторопливо погасил сигарету в своем плевке.
– Ничего интересного, я вам скажу. Мокрые и намыленные. Это в кино они красивые, а в бане – бабы как бабы...
Поэтому я отказался, не думаю, что меня могут интересовать взмыленные и потные женщины. А если вдруг заинтересуют!? Вы представляете, я же живой человек. Ну их, от греха подальше.
– Хорошо, – согласился Яша, – пойдем с утра. У них тут до обеда только мужики ходят, а после обеда все вперемешку.
Вторая бутылка закончилась, я потянулся за третьей, но Яша остановил меня:
– Михалыч велел не задавать тебе вопросов, Олег, но смотрю я, много ты пьешь, опасно это. Знаешь, сколько народу тут себя погубило. У всех такая же тоска в глазах была, как у тебя.
Я силился что-то ответить, доказать, но мысли разбегались, как перепуганные тараканы.
– Ложись-ка ты спать, Олег, мне тебя беречь надо, а то Михалыч мне потом голову оторвет, – резюмировал Яша.
Яша предоставил в мое распоряжение свою маленькую, но уютную квартиру, а сам перебрался в дом к подруге. Я неплохо ему платил и за квартиру, и за услуги в качестве водителя и гида.
Наутро мы пошли в баню. В первый и в последний раз. Сначала понравилось – чисто, красиво, удобно. Я расположился в парной, расстелил простыню, разлегся с удовольствием на верхней полочке (веники у них не принято использовать) и прикрыл глаза. Через некоторое время кто-то зашел в парную; судя по звуку шагов, вошедших было двое. Они уселись на соседнюю полку и заговорили. Женскими голосами!
Периодически звонил Михалыч, всегда с нового номера мобильного.
– Ничем пока обрадовать не могу. Они наложили арест на дом. Удалось вывезти кое-какие ценности.
– Саныч, – не называть же его Михалычем по телефону, – там был...
– ...Портрет я спрятал в надежном месте.
– Спасибо, Саныч, – благодарил я своего единственного верного друга.
Через несколько дней он звонил снова:
– Еще новость, неприятная. Не знаю, совпадение это или нет, но вашу сестру и ее жениха сократили с хлебозавода. Уточняю причины.
В следующий раз он сообщил, что младшая сестренка не допущена к защите диплома.
– Правда, я развел с ректором, сговорчивый оказался.
Каждый его звонок приносил неприятные новости. Я жил предчувствием надвигающейся беды, и она не заставила себя ждать.
Даже спокойный Михалыч был взволнован.
– Ее отец, вы понимаете меня? – Показалось, что голос Михалыча дрожал. – Ее отец серьезно болен.
– Да, Михалыч, – ответил я, нарушив конспирацию.
– Инсульт, – сказал Михалыч.
Мы долго молчали, осмысливая случившееся. Наконец Михалыч прервал затянувшуюся паузу:
– Он был там, вы понимаете, у него. У Самого. Они беседовали. Но я не знаю результата. На следующее утро – инсульт. В сознание пока не приходил.
– А она, как она? – с тревогой спросил я.
– Плохо. Ее оставил муж, – Михалыч сказал это совершенно спокойно. – Но она держится, об отце беспокоится, все время рядом с ним. Видел со ее стороны. Пока не рискую приближаться, меня пасут. Но что-нибудь придумаю.
– Это важно, держи меня в курсе, в случае необходимости я немедленно прилечу, – пообещал я.
– От вас тут никакого толку не будет, возьмут прямо у трапа самолета, – предупредил меня Михалыч.
Дядя Женя был последней моей надеждой. Я надеялся на чудо, а он умел делать чудеса. Давно согласившись с разгромом холдинга, с потерей имущества, с общественным позором, свалившимся на мою голову, я не хотел терять свободу. Быть эмигрантом без права возвращения на родину – это все равно что быть в тюрьме. Или в ссылке. Почитайте классиков, все великие писатели из эмигрантов, если не все, то многие. И тогда вы меня поймете. Или хотя бы послушайте Яшу.
И еще. Дядя Женя не просто друг и учитель. Он часть моей жизни, он... Не буду больше рассуждать на эту тему, он жив, и очень надеюсь, будет жить.
Представил Риму, ей сейчас труднее всего, и никого нет рядом... Немного успокоили слова Михалыча о том, что она держится. Верю ему, Михалыч не из тех, кто любит преувеличивать.
В последнюю нашу встречу я был просто очарован Римой. Исчезли ее апломб и высокомерие, куда-то делась ее обычная неприступность. Она казалась совсем юной, нежной, беззащитной. Надо было тогда сказать ей что-нибудь ласковое, ободрить ее, но я, как всегда, думал только о себе. Помнится, огорчился из-за запыленных туфель, Рима усмехнулась, глядя на них, это у нее хорошо получается. И тем не менее, в тот день она была совсем другой. Как бы это сказать? Она была моя, из моей юности. Красивая и гордая, а волосы – настоящий вулкан!
Верующие люди в такие минуты молятся, прося у бога поддержки для своих близких и родных, находящихся в беде. Решил поискать Библию, наверняка она в тумбочке возле кровати. Яша верующий, однажды мы заезжали с ним в небольшую православную церквушку, недалеко от Мюнхена. Помнится, очень понравился батюшка, статный, интеллигентный, блестяще владеющий несколькими языками, в чистой рясе (у наших ряса либо в пятнах, либо в пыли, правда, в Германии надо сильно постараться, чтобы выпачкаться). Он обратил на меня внимание потому, что я ставил свечки всем святым, мысленно прося за родителей, сестер, дядю Женю, Риму (за нее три свечки и все Божьей Матери), и даже за Михалыча (узнает – засмеет). Батюшка наставлял, скорее, делился размышлениями.
