— Ну же, успокойся, перестань плакать.
Прижимая к себе заливающуюся слезами Кэти, Тилли думала: «Они обтесали его, как полено, какой ужас! Боже, боже!» Она никогда не питала симпатии к Портезу, и даже больше, она ненавидела его. Что она сказала, когда они виделись в последний раз? «Придет день и вы будете рады смерти. Вы будете так одиноки, что порадуетесь и смерти». Но он умер не в одиночестве. Оставалась надежда, что Портез успел умереть прежде, чем они принялись резать его на части.
— Я хочу домой.
— Успокойся, пожалуйста. Если ты так стремишься уехать, мы постараемся отправить тебя домой.
— Но только с тобой. — Кэти вскинула голову. — Ты же тоже хочешь домой, правда?
— Да… я хочу уехать. Самое большое мое желание сейчас — сесть на корабль и отправиться домой. Но, Кэти, у меня есть муж. Несмотря ни на что, ему здесь нравится. Я его жена, а потому, куда он, туда и я.
Приласкав Кэти, Тилли направилась в спальню к человеку, который привязывал ее к этой варварской стране.
Прошел месяц. От набега индейцев не осталось и следа. На месте сгоревшего дома поднялся новый, но Луиза не торопилась вселяться в него. Ночевала она на тюфяке в гостиной Тилли, а остальное время проводила с Дугом и Маком, обсуждая планы на будущее.
Два дня подряд она ездила в Хьюстон по поводу завещания отца.
— Не удивлюсь, если он оставил все какому-нибудь десятиюродному племяннику лишь бы насолить мне. — Однако Луиза ошиблась в своих предположениях. — Я купила себе платье и жакет, — сообщила она вернувшись. — Я теперь очень богатая женщина.
Свалившееся на Луизу богатство ни малейшим образом не отразилось на ее характере. Новым было только то, что всюду, куда бы она не ехала с Маком или Дугом, к ним присоединялся Третий, которому чудом удалось спастись от резни. Все считали, что его взяли в плен команчи. Но через неделю он вернулся на ранчо жив и здоров, и рассказал, что с ним приключилось. В тот памятный вечер он взял из загона лошадь, чтобы прокатиться на ней, как проделывал до этого не один раз. Мак и Род Тайлер знали о его ночных прогулках, но помалкивали. В ту ночь страсть к лошадям и спасла ему жизнь. Не успел он вернуть лошадь в загон, как показался передовой отряд команчей. Они собрали всех животных и погнали в прерию пополнить свои и без того многочисленные табуны. Третий пустился в бега…
Шли упорные разговоры о серьезных мерах, которые предполагалось принять в отношении команчей. В штабах готовились приказы, составлялись планы массовой кампании. Но Тилли мало интересовали как слухи, так и работы, полным ходом шедшие на ранчо. Ее единственной заботой оставался Мэтью, состояние которого не улучшалось.
На предыдущей неделе к ним дважды наведывался врач, которого беспокоила рука пациента. Он приезжал и накануне.
— Боюсь, что положение очень серьезное, — сказал он, отзывая Тилли в сторону. — Началось общее заражение крови. Я ничем не могу помочь, остается только молиться.
Тилли подумала, что это, видимо, была его излюбленная фраза. И она с симпатией вспомнила доктора из форта, который не стал бы уповать на Бога, а попытался бы что-то сделать.
— А нет ли какого-нибудь лекарства? — поинтересовалась она.
— Я использовал все возможные средства, — ответил доктор. — Но у него сильный организм, будем надеяться и… молиться.
Был час ночи, слабо светила лампа с прикрученным в ней фитилем. Почти три часа провела Тилли на стуле у постели Мэтью и, вероятно, задремала, потому что вздрогнула, когда он коснулся ее руки.
— Что, дорогой, хочешь пить?
— Нет, ничего… хочу поговорить с тобой.
— Тебе лучше лежать спокойно и не волноваться.
— Я отдыхал слишком долго. Сколько я лежу здесь, несколько лет?
— Еще нет и месяца. — Она заставила себя улыбнуться.
— Каждый час показался мне годом. Подкрути повыше фитиль, чтобы я мог видеть твое лицо.
Тилли прибавила фитиль и повернула к мужу лицо. Она взяла его за руку, и в этот момент его слова, как ножом, рассекли ей грудь.
— Жить мне осталось недолго.
— Пожалуйста, Мэтью, прошу тебя, — закрывая глаза, взмолилась Тилли. — Не надо так говорить.
— Посмотри на меня.
Она открыла глаза.
— Мы должны смотреть правде в лицо и смириться с неизбежностью. Я знаю, что больше ничего сделать нельзя. Возможно, это наш последний разговор.
— Ах? Мэтью, Мэтью…
— Прошу тебя, милая моя, не надо плакать… Просто выслушай меня. Не буду тратить слова, чтобы снова сказать, как люблю тебя. Люблю с тех пор, как увидел. Я так много твердил тебе об этом, что наверное, утомил тебя своими признаниями. И тем не менее — это правда. Правда без преувеличения. Ведь я стал одержим своей любовью. Она начала превращаться в болезненную манию. Я с ревностью следил за каждым твоим взглядом, отданным кому-нибудь другому, даже ребенку. Да. — Голова Мэтью заметалась по подушке. — Каждый такой взгляд я воспринимал как удар сюда. — Он скосил взгляд на свою грудь. — Я знаю, что это плохо, но у меня в голове появились черные мысли. Если бы ты сказала, что оставляешь меня, я бы убил сначала тебя, потом себя. Это правда. А если бы ты ушла к другому, я убил бы и его.
Грудь Мэтью высоко вздымалась.
— Мэтью, пожалуйста, не говори больше ничего, ты утомляешь себя, — сжимая его руку, попросила Тилли, видя, с каким трудом дается ему каждое слово.
— Нет-нет! Тилли, дорогая, я не чувствую усталости, как это не странно. Наоборот, ко мне пришла душевная легкость и умиротворение, которых я не знал раньше. Всю жизнь мне не давала покоя страсть! Страсть к тебе. Я уже сказал, что она превратилась в настоящую манию, навязчивую идею. И, несмотря на внутренний покой, мания эта не отпускает меня и сейчас. — Теперь Мэтью стиснул ее руку с необычной для больного силой, а в его глубоко запавших глазах вспыхнул было огонь. — Я хочу, чтобы ты дала мне обещание, Тилли.
Тилли поперхнулась и не сразу смогла ответить ему.
— Да, дорогой, проси о чем хочешь. Но, поверь мне, ты поправишься.
Мэтью встряхнул ее руку, выражая свое раздражение.
— Поклянись, что не нарушишь обещание, — изменившимся голосом произнес он.
— Да, дорогой, я все исполню.
— Тогда поклянись, что никогда больше не выйдешь замуж.
— О, Мэтью! — Глаза ее расширились, на лице отразилась жалость.
— Обещай. Я хочу услышать это от тебя.
В этот момент в ее ушах зазвучал бабушкин голос: «Эх, Пегги Ричардсон, бедняжка Пегги Ричардсон! Она пообещала умирающей матери, что не выйдет за Билли Конвея. И посмотри, во что она превратилась: вся высохла, сморщилась, на всех бросается. Умирающие за многое в ответе». И теперь Мэтью, которого она любила всем сердцем, просил ее не выходить больше замуж. Но разве кто-нибудь еще ей нужен? Никто! Никогда! Тилли крепко прижала руку мужа к своей груди.