— Он сказал, что слишком много выпил в ту ночь.
— Мой отец слишком много пил каждую ночь.
— Но в ту ночь он предпочел сделать это в таверне «Хиллтоп», и в результате его машина попала в яму. Тогда ты возник прежде, чем появился патруль, сел за руль и заявил, что машину вел ты, и твоего отца не привлекли к суду.
— Да. И что?
— Ты никогда мне ничего этого не рассказывал, Коннор.
— Я не мог этого рассказать. Существуют такие вещи, которые нельзя рассказывать.
— Ты позволил мне думать. — Она начала говорить бессвязно, и старая боль вернулась к ней.
— Это все, что ты хочешь мне сказать?
— Ну почему ты мне не объяснил? Ты должен был сказать мне, — повторила она.
— Боже, ты думаешь, это легко, говорить о том, что мой отец — пьяница? И чего бы я добился, сказав тебе?
Воспоминания об этой ночи все еще жгли ее.
— Ты был моим первым парнем. В ту ночь то, что мы собирались сделать, значило для меня все. А потом это превратилось в нечто вроде шутки, и ты исчез…
— Лолли. — Его голос был тихим, и она услышала в нем страдание. — Это ты ушла в ту ночь.
О боже. Он был прав. Она всегда винила Коннора в том, что он той ночью сделал выбор, и она не потрудилась узнать, что на самом деле произошло. Она провела девять лет в уверенности, что Коннор в ту ночь ушел, и теперь столкнулась с фактом, что все произошло совсем не так. Она ушла от пруда и водопада не оглядываясь. Теперь она осознала, что, если бы она этого не сделала, увидела бы Коннора, которому было плевать на хохочущих пьяных вожатых, бросающих в нее одежду.
И вот теперь, несколько мгновений назад, Терри Дэвис объяснил, почему Коннор не пришел к ней в хижину той ночью. Кто-то сообщил ему, что его отец попал в кювет. То, что последовало затем, было настоящим кошмаром, Коннор убедил патруль, что он вел машину.
— Твой отец сказал, что тебя послали в тюрьму под Кингстоном.
— Это так.
Его лицо было бесстрастно, но она знала, что он скрывает боль. Он был напуганным мальчишкой, одиноким, пытающимся спасти своего отца от тюрьмы. Она могла представить себе его слишком живо, пойманным в свете фар, брошенным среди других визитеров субботнего вечера, кричащего, что он виноват, пока его отец приходил в себя.
— Я хотела бы, чтобы ты сказал мне. Позвонил мне или…
На его губах появилась слабая улыбка.
— Лолли, это было невозможно. И потом, если бы я попытался все объяснить тебе, это только усложнило бы все.
Она кивнула, остро переживая из-за мальчишки, который прятал тогда так много боли, даже от нее. И наконец поняла всю напряженность и сложность его жизни. И в этом, как она осознала, было фундаментальное различие между ней и Коннором. Ее детство не было идеальным, но оно у нее было. Там, в лагере, было слишком легко забыть, как различаются их жизни. Но реальность заключалась в том, что Коннор рос, присматривая за собой и за своим собственным отцом, а в ту ночь дело приняло более серьезный оборот.
Терри был потрясен, когда его сына отправили в тюрьму вместо него, и это стало причиной его решения лечиться от пьянства, он принял участие в девяностодневной программе трезвости.
А Оливия, ничего об этом не зная, вернулась в Нью-Йорк, пошла в колледж и постаралась убедить себя в том, что этого лета никогда не было.
— Что могло быть хуже, чем потерять тебя без всяких объяснений? — спросила она, вспоминая агонию, через которую она прошла.
— Потерять тебя теперь, — просто ответил он, и наконец его улыбка потеплела, — это было бы куда хуже. — Он наклонился и поцеловал ее, легко, но твердо, в губы. — Последствием этого стало то, что мы теперь вместе.
У Оливии закружилась голова от поцелуя, и ей захотелось, чтобы он сделал это снова. Она помолчала, позволяя прохладному бризу с озера остудить ее голову.
— Я не собираюсь противоречить тебе. — Ей хотелось, чтобы он посадил ее на заднее сиденье своего мотоцикла, увез в холмы, и они никогда бы не возвращались. Она хотела, чтобы их жизни были связаны так же крепко, как и их сердца. Но это было так трудно выразить словами.
— Я хочу знать, что на этот раз не делаю ошибки. Я так часто ошибалась, что больше не доверяю себе.
Он рассмеялся:
— Я не могу оградить тебя от ошибок, Лолли. Никто не может, даже ты сама. И неужели ты всерьез думаешь, что это возможно?
«Так просто», — подумала она. Это был его дар — искренность, которую она чувствовала в его словах и поступках.
— Но…
— Иногда тебе просто нужно верить.
— Мы выстроили отдельные жизни, Коннор. Я просто не вижу, как их можно объединить.
— Ты переезжаешь в Авалон, и мы вместе строим дом. И ты говоришь своим бабушке и дедушке, что берешь на себя открытие лагеря. — Он был конкретен.
— Ты говорил с дедушкой и Грегом.
— Говорил, — признался он.
Оливия прикусила губу и взглянула на него. Он прижал ее руки к своей груди, к потрясающей ткани его смокинга, и она почувствовала его мягкое тепло. Ее сердце билось учащенно, но что-то в ней еще сопротивлялось. Коннор просил ее о том же, о чем просил Рэнд Уитни, — бросить жизнь, которую она построила, и бизнес, за который боролась.
— Их идея насчет лагеря, я думаю, это отличная идея, построить лагерь для семей, это просто… мечта, — сказала она.
Он жестом показал на озеро:
— Само это место начиналось словно мечта. Я никогда не говорил тебе этого, но мои мечты тоже начались здесь. В первый раз, когда я попал сюда, и смог представить себе такую жизнь, которую я не знал. Это было для меня огромной радостью. Не могу тебе сказать, какой огромной.
Она вспомнила сердитого синеглазого мальчишку в одежде для хип-хопа и запыленных ботинках, и ей остро захотелось вернуться в прошлое, обнять его, сказать ему, что все в порядке. У нее был такой шанс много лет назад. И она им не воспользовалась.
— Я так рада, — начала она, затем нервно рассмеялась. — Я не знаю, чему я рада. Что у нас было это лето. Что, может быть, мы…
— Может быть, мы что? — Он произнес это, беря ее за руку и переплетая пальцы. — Послушай, мне можно доверять. Если ты не хочешь оставаться здесь, мы можем жить там, где ты захочешь.
И снова. Так просто.
— Ты переедешь ради меня в город?
— Черт, я перееду в Тиерра-де-Фуего, если это то, чего ты хочешь.
Она посмотрела на их руки: ладони сомкнуты вместе, пальцы сплетены.
Она потянулась к нему, как в тот последний раз, когда они занимались любовью.
— Я не уверена в том, что ты хочешь мне сказать, — признала она.
— Тогда просто слушай. Я люблю тебя, Лолли. Я любил тебя с тех пор, как мы были детьми, и это никогда не уходило, хотя я не говорил тебе об этом. Вместо этого я причинил тебе боль и позволил уйти. Но я не сделаю этого больше, дорогая. Никогда. Теперь мы взрослые. Мы знаем, как это делается. Ты понимаешь меня?
