- Нет, - едва слышно шепчу я. – Не рассказывали.
- Обычное дело: отец убивается на работе, пытаясь оплатить лечение своей дочери – она, хотела покончить с собой после несчастной любви. Папаша залетает на крупные деньги, не отдает их вовремя и предлагает услуги своего сына.
- Предлагает?
- Да. – Болконский складывает на груди руки и ядовито улыбается. – Премию худший отец года, как видишь, заслуживаю не только я.
- Как вы можете так говорить? – вспыхиваю я. Теряю самообладание и рассержено морщу брови. – Дима же был вашим сыном! Он…
Валентин резко подходит ко мне. Оказывается совсем близко, катастрофически, опасно близко. Его рука взмахивает вверх, однако вдруг замирает прямо перед моим носом.
В нескольких сантиметрах.
- Никогда не говори о нем.
- А то что? – дрожащим голосом цежу я. – Убьете меня?
- Убью, Зои. И всех твоих близких тоже.
- Как убили Андрея?
- Андрея? – Болконский растягивает лицо в отвратительной ухмылке. – Да. – Мне хочется плакать. – Да, как и Андрея.
- Но зачем? Что он вам сделал?
- Любой, кто переходит мне дорогу, оказывается за ней! Я убил Андрея, потому что он мешал моему бизнесу. Я убил его, потому что он потерял голову и стал помехой. Я убил его!
Вот оно.
Признание.
Делаю несколько шагов назад, а затем медленно вынимаю из кармана сотовый. Все это время Валентин не сводит с меня недоуменного взгляда, однако мне плевать. Теперь уж точно. Я пару раз выдыхаю и спрашиваю:
- Есть?
Сквозь едва слышные помехи в моем ухе звучит ответ:
- Да, Зои. – Голос отца. – Все записано.
- Отлично.
- Теперь уходи оттуда.
Крепко зажмуриваюсь. Тоска по отцу раздирает легкие, однако я упрямо беру себя в руки. Распахиваю глаза, гляжу на Болконского и отрезаю:
- Нет. Прости меня.
- Что? – Константин громко выдыхает. – Нет, мы же договаривались! Зои!
- Спасибо, что был рядом. Я…, - горло першит. – Я люблю тебя, пап.
Впервые называю его папой.
Смаргиваю с лица слезы и сбрасываю вызов. Ноги тут же подкашиваются от незнакомого им чувства. Неужели я, правда, сбросила трубку? Неужели мне будет его не хватать?
- Что ты сделала? – ледяным голосом спрашивает Валентин.
Нервно прохожусь пальцами по волосам и шумно выдыхаю. Стараюсь сосредоточиться, но недовольное лицо Болконского так и мельтешит перед глазами. Приходится преступить к делу, не успев взять себя в руки.
- Что ты делаешь, милая?
- Ваше признание слышал весь участок. – Пожимаю плечами. Затем скидываю с плеча сумку и легкомысленно бросаю ее на пол. – Вы в ловушке, Босс.
Валентин усмехается. Как мне кажется, нервно. Он отходит назад и нажимает длинными пальцами на кнопку под столом. Но никто не приходит. И не придет.
- Знаете, что сейчас случится? Мы с вами подеремся. Вы безжалостно толкнете меня в плечо, - отпрыгиваю назад и сбиваю несколько графинов с бронзовым виски, - отшвырнете в сторону, - налетаю на книжный шкаф, - и тут же отбросите к окну.
Я цепляюсь пальцами за шторы и порывисто тяну их вниз. Звучит неприятный треск, и уже через пару секунд в кабинете Болконского становится светло и ясно. Мужчина срывается с места, идет на меня, но я решительно вскидываю руку.
- Подождите, это не все!
Однако он не останавливается. Мне приходится обогнуть стол, чтобы оказаться от него как можно дальше и выиграть несколько минут.
- Ты что творишь? – удивляется Болконский. Его лицо похоже на лицо змеи, звуки – на шипение. Он пытается говорить непринужденно, легкомысленно, но каждый раз нервно подергивает плечами и косится в сторону выхода. – Ты не выйдешь живой.
- Я знаю.
- Знаешь?
- Да. Но и вам придется несладко. – Медленно наклоняюсь к столу и достаю из дубового хьюмидора округлую, тяжелую сигару. На моем лице почему-то расплывается улыбка. – Не против? Дима тоже их курил. От него пахло…, пахло именно так.
- Что ты делаешь, - шипит Болконский. Однако это не вопрос, и я нарочно оставляю его без внимания. Поджигаю сигару, делаю глубокую затяжку и мурчу от удовольствия.
- Знаете, как сложно бросить?
- А ты знаешь, как сложно убегать со сломанными ногами?
- Наверно, так же сложно, как и жить с вами под одной крышей. Неудивительно, что Дима стал тем, кем стал. Даже Иисус превратился бы в грешника, если бы жил здесь, Болконский! А вы не задумывались над своей кармой? После смерти, вас вряд ли будут ждать райские ворота.
Валентин начинает смеяться. Громко. Он пошатывается назад и спрашивает:
- Ты шутишь?
- Я спросила вполне серьезно.
- Глупая девчонка! Что же ты делаешь? Тебе жить осталось несколько минут, а ты оттачиваешь на мне свое мастерство сарказма? Милая, попрощайся со всем, что видишь, со всем, чем дышишь. Ты больше никогда глаза не откроешь.
- Вы мне угрожаете? – я намеренно двигаюсь в сторону, и мужчина зеркально повторяет мои движения. Хмыкаю. – Знаете, я ненавидела вашего сына.
- Я тоже.
Сердце екает. Я стискиваю зубы и на выдохе продолжаю:
- Дима уничтожал все, к чему прикасался, однако не по собственной воле. Только сейчас я понимаю, что у него попросту не было выбора.
- Он был слабым мальчишкой.
- Он был человеком, которого вы сломали, как ненужную игрушку.
- Не из-за меня он покончил с собой!
- Но из-за вас он никому не был нужен!
Валентин вновь звонко смеется. Потирает руками лицо и спрашивает:
- Помогает?
- В смысле?
- Ну, успокаивает? Ты же знаешь, что виновата, но все равно пытаешься обвинить в его смерти кого-то другого. Однако, милая, Дима умер, потому что ты разбила ему сердце. А не потому, что я был строгим отцом. Он жил до этого, он жил с этим, но тебя пережить не сумел.
- Так себе оправдание.
- Твое не лучше.
- А знаете, как он меня называл? – я вновь оказываюсь спиной к двери и решительно стискиваю в пальцах сигару. Сердце бешено стучит. Вот-вот и я свалюсь на пол от переизбытка чувств. – Лгунья.
- Он был прав?
На лице Болконского ухмылка. Ничто не способно пробить его каменное сердце. Он – бесчувственная статуя, в которой больше не осталось жизни. И тогда я киваю.
- Да. Он был прав.
И выпускаю сигару. Она падает в нескольких сантиметрах от моих ног и воспламеняется, смешавшись с каплями алкоголя. Тут же молниеносно огонь становится больше, разрастается и перекидывается на книги, сваленные шторы. Я смеюсь, а Болконский свирепо кидается вперед.
- Что ты делаешь!
Его попытки рвануть к двери – тщетны. Прямо между нами стеной вспыхивает пламя, и Валентину ничего не остается, кроме как кинуться обратно к дубовому столу.
