– Не надо разговаривать, дорогая. Тебе нельзя.
– … не хотела, чтобы все так кончилось…
Мерседес предупредили, чтобы она не дотрагивалась до Иден и тем более не целовала ее, чтобы не заболеть самой. Но сейчас она сорвала с лица хирургическую маску и поцеловала иссушенные как бумага губы дочери, ощутив ее болезненно-сладковатое дыхание.
– Мама, я так по тебе скучала.
– А я по тебе. – Она беспомощно посмотрела на окружающую Иден медицинскую аппаратуру, на пластмассовые трубочки, что тянулись к ее рукам и носу. Вся эта мощная техника скорее пугала Мерседес, чем придавала уверенности. Ей вдруг показалось ужасным, что Иден придется умирать в такой обстановке. В жизни она видела много человеческих смертей, но ни одна из них не была настолько упорядоченной, настолько бесстрастной. Всевозможные мониторы, датчики, индикаторы до последней нервной клетки, до последнего всплеска сердца проследят за тем, как окончится земное существование ее дочери. Они абсолютно точно зафиксируют мгновение, когда жизнь станет смертью и когда Иден просто перестанет быть.
Никакого таинства. Никакого уважения. Никакой жалости.
Мерседес почувствовала вспышку гнева. Почувствовала желание разбить все это, чтобы освободить Иден от игл, пронзивших ее плоть, от этих отвратительных трубочек, по которым что-то закачивали в ее тело и что-то высасывали из нее.
Сидевшая в углу медсестра, словно прочитав мысли Мерседес, быстро встала и подошла, чтобы проверить показания мониторов.
Мерседес погладила Иден по волосам. Она увидела, что губы снова зашевелились.
– Мама…
– Я здесь.
– Не уходи от меня…
Осунувшееся лицо на подушке казалось отлитым из золота, будто посмертная маска. Глаза были полуприкрыты, и Мерседес не могла с уверенностью сказать, видит ли ее Иден и даже понимает ли она, что рядом с ней сидит ее мать. Вполне возможно, что она просто-напросто бредит.
В глазах медсестры над зеленой хирургической маской появилась тревога.
– Надо срочно позвать доктора, – сказала она и выбежала из палаты.
Мерседес не отрываясь смотрела на дочь. Так много собиралась она сказать Иден и вот теперь просто сидела и молчала, не находя в себе сил даже для молитвы.
В палату пришли несколько врачей – все в перчатках и масках – и озабоченно засуетились вокруг кровати больной. Медсестра осторожно взяла Мерседес за руку.
– Миссис ван Бюрен, вам придется выйти. Мерседес побрела в комнату для посетителей, где, развалившись в кресле и уронив голову на грудь, спал де Кордоба. Она не стала его беспокоить – все равно ей нечего было сказать ему, а выслушивать от него слова утешения ей не хотелось.
Сидевшая за столиком секретарь больницы, увидев Мерседес, замахала ей рукой.
– Миссис ван Бюрен, вам звонят. Пожалуйста, пройдите в желтую кабинку.
Мерседес устало проследовала в указанную кабинку и сняла трубку.
– Да?
– Как она? – спросил хрипловатый голос.
– Что вам надо?
– Она жива?
– Она умирает, – зло проговорила Мерседес.
В трубке послышался приглушенный звук, напоминающий сдавленный стон или рыдание. Затем снова голос:
– Я хочу увидеть тебя.
– Зачем?
– Я должен увидеть тебя. А ты должна увидеть меня. Через несколько минут, выйдя из будки, она нашла поджидающего ее де Кордобу. Он был мертвенно-бледным.
– Мерседес, – дрогнувшим голосом сказал полковник, – вас просят пройти к ней.
Мерседес вышла из больницы лишь в полдень следующего дня. Рядом с ней неотступно находился де Кордоба. Она была одета в строгий темный костюм и шляпу, на глазах солнцезащитные очки, так что большая часть ее лица была скрыта. По крайней мере, внешне она выглядела абсолютно спокойной.
Де Кордоба, напротив, казался совершенно изможденным. Его аристократическое лицо прорезали глубокие морщины, под глазами проступили темные круги, прядь спутавшихся серебристых волос упала на лоб.
Отойдя от больницы, он нежно взял ее за локоть и повернул к себе лицом.
– Это безумие – ехать туда одной. Позвольте мне сопровождать вас, Мерседес.
– Нет, – с трудом выдавила она. – Он вас увидит и спрячется.
– Я мог бы держаться в стороне.
Она покачала головой.
– Но, Мерседес, может быть, он что-то задумал! Может быть, он заманивает вас в ловушку!
Она кивнула в сторону больничного корпуса.
– После того что он уже сделал… какое еще зло он может мне причинить?
– Отнять у вас жизнь.
– Я сама могу отнять его жизнь.
– Но вы же женщина, и к тому же одна! Он говорил мне, что у него есть винтовка. Вовсе не исключено, что он просто псих, Мерседес. – Полковник щелкнул пальцами. – Он запросто может вас убить.
– Что ж, пусть.
– Вы это не серьезно.
– Я всегда говорю серьезно. Я еду одна, Хоакин. Не заставляйте меня ругаться с вами. У меня и так уже не осталось сил.
Он беспомощно опустил руки.
– Извините.
– Понимаете, Хоакин, я просто хочу увидеть его лицо.
– Будьте хотя бы осторожны, – умоляюще попросил полковник. – Я буду ждать вас здесь.
– Идите к Иден. Я бы хотела, чтобы сейчас с ней кто-нибудь был.
– Мне очень жаль, Мерседес. Жаль, что все так получилось.
Она коснулась его щеки.
– Спасибо вам, Хоакин. За все.
Он кивнул, не в силах больше говорить.
Она ехала в глубь пустыни, по направлению, указанному похитившим Иден человеком. Окружавший ее ландшафт казался нереальным, он напоминал гигантскую наковальню, по которой бьет беспощадное солнце. Никогда еще Мерседес не доводилось видеть такого безжизненного места. Это было место, предназначенное для смерти. Может, поэтому он привез сюда Иден, сделав из нее козла отпущения, который должен был расплачиваться за грехи других?
Видневшаяся вдали рваная цепь гор была изрезана пурпурными тенями. По мере того как Мерседес приближалась к ним, песчаная равнина уступила место каменистой почве, покрытой низкорослым кустарником с серыми листьями и редкими желтыми цветками. Время от времени среди кустов встречались зеленые шпили высоких кактусов.
Постепенно кактусов становилось все больше. Они напоминали ребристые колонны. У некоторых были причудливо изогнувшиеся отростки, будто руки танцора, застывшие в какой-то адской пляске. Другие стояли, словно монолитные столбы. Мерседес была очарована ими. Эти величественные растения казались совершенно неземными, пришедшими из другого мира. Они обладали своей, неукротимой жизнью, которая, несмотря ни на что, упорно пробивалась из этой иссушенной солнцем земли.
По бездонному синему небу плыли редкие, похожие на жемчужины облака. В машине имелся кондиционер, но его искусственное ледяное дыхание раздражало Мерседес. Осеннее тепло уже не было изнуряющим, и она ехала с опущенными стеклами. Сначала ей казалось, что в пустыне просто не может быть никакого запаха, кроме запаха пыли. Но постепенно она начала ощущать какой-то едва заметный аромат, такой же неуловимый, как память о давно минувших днях. Возможно, он исходил от кактусов или, может быть, от этих скромных серых кустов с желтыми цветами.
