Наполеон смотрел на нее, как на видение.
— Саулина! — воскликнул он наконец. — Ты Саулина!
— Саулина Виола к вашим услугам, — поклонилась девушка.
— Глазам своим не верю, — сказал он, и его суровые губы смягчились в улыбке.
— Тем не менее это именно я, — улыбнулась в ответ Саулина.
— Мне запомнилась испуганная девочка.
— Дикая и упрямая, как зверь лесной, — добавила она.
— И вместо этого я вижу перед собой такую необыкновенную красавицу, — восхищенно пробормотал Бонапарт, не обращая ни малейшего внимания на взгляды, обращенные на него, и на перешептывания у себя за спиной.
— Должна ли я сказать вам, что я не любительница комплиментов?
Наполеон взял руку Саулины обеими руками и поднес ее к губам.
— Ты можешь говорить или молчать, — заговорил он так, словно, кроме них, в огромном палаццо не осталось живой души. — Твоя красота говорит сама за себя. — И он окинул ее взглядом, более смелым, чем ласка, более страстным, чем объятие, более жгучим, чем поцелуй.
Саулина не опустила глаз перед генералом, который безо всякого стеснения откровенно соблазнял ее на глазах у всего света, и не почувствовала себя оскорбленной столь наглым поведением. Никто не удивился бы, если бы первый консул сию же минуту заключил ее в объятья и страстно поцеловал.
Джузеппина Грассини перехватила взгляд Наполеона и побледнела. Герой Маренго потерял голову из-за Саулины Виолы. И в эту же ночь он сделает ее своей. Потому что Саулина тоже позабыла ради него обо всех своих планах.
Собственная нагота не смутила Саулину. В один миг без ухищрений и усилий она преодолела то, что мораль и воспитание считали границами приличий и стыда; и ничего особенно страшного не случилось, как и ничего особенно волнующего. А ведь во сне нагота волновала и томила ее… Но с другой стороны, любовь, пережитая во сне, помогла ей познать восторг, в котором реальная жизнь упорно отказывала.
Она переходила ото сна к бодрствованию постепенно, сохраняя ясность сознания. Какой мгновенный закат девственности, конец того самого целомудрия, которое в колледже ее учили оберегать, как самое ценное достояние. Любовь для нее по-прежнему оставалась мечтой. А для мужчины, похоже, любовь не столько даже исполнение желания, сколько удовлетворение потребности. Саулина все больше убеждалась, что женщина — всего лишь тень этого неудержимого стремления, наблюдательница, но отнюдь не всегда участница странного представления, проявляющегося в обостренной лихорадке чувств, а завершающегося зевком.
Кто-то деликатно постучал в дверь. Саулина открыла глаза. Слабый утренний свет проникал сквозь белые шторы на большом окне. Рядом с собой она ощутила какое-то движение, и тут же две сильных руки схватили ее за плечи.
— Ты прекрасна, — сказал Наполеон, привлекая ее к себе.
— В дверь стучат, — напомнила она.
— Знаю.
— Не хочешь открыть?
— Да ну! Там этот надоеда Бурьен.
Секретарь первого консула, очевидно, молча и неподвижно дожидался за дверью.
— Ответь ему, — предложила Саулина.
— И не подумаю.
— А вдруг это что-то важное?
— Сегодня для меня нет ничего важнее тебя.
Саулина позволила ласкать и целовать себя, шептать себе на ухо тысячи нежных слов о ее красоте. Она даже не подозревала, что такой человек, как Наполеон, способен на нечто подобное. Все те нежности и деликатные знаки внимания, которые когда-то он расточал своей жене Жозефине, пока любил ее, Наполеон теперь обрушил на Саулину, единственную среди его многочисленных женщин, сумевшую вновь разжечь в нем огонь любви.
— Ты меня любишь? — спросил Наполеон, нуждавшийся в постоянных заверениях.
— Меня бы здесь не было, если бы я тебя не любила, — заметила она, хотя не могла объяснить даже самой себе свою внезапную капитуляцию.
Она отдалась ему от избытка жизненных сил, из честолюбия, пожалуй, даже по расчету. Возможно, она уступила герою Маренго, побежденная его неотразимым обаянием, но сейчас, когда непоправимое уже произошло, ей вспомнились образы Гульельмо Галлароли, в которого, как ей казалось, она была безумно влюблена, и маркиза Феба Альбериги д'Адда, с которым она кокетничала предыдущим вечером. Прошлое осталось далеко позади, и Саулина опять, в который уже раз, с цыганским безрассудством бросилась очертя голову в новую авантюру, спалив все мосты. И все-таки по-своему она, должно быть, любила этого человека с худощавым телом и пронизывающим взглядом. Она отдалась ему полностью и безоглядно, без притворства. Он сжимал ее в объятиях, а она чувствовала в эту минуту, что это он у нее в руках. Ну конечно, она его любит! Чтобы убедиться в этом, ей достаточно было вспомнить о подлинной причине, толкнувшей ее в свое время на бегство из дома Грассини.
— Ревность, — прошептала Саулина, пока он проводил губами по ее стройной белой шейке.
— Что ты сказала? — спросил он.
— Ревность, — повторила она.
— Что еще за ревность? — нахмурился Наполеон.
— Помнишь, как я сбежала из дома Джузеппины Грассини?
— О да, я не забыл.
— Ни один из вас даже вообразить не мог, что заставило меня бежать из дома.
— Я полагал, что речь идет о ссоре с одной из служанок. Каприз взбалмошной девчонки.
— Нет, ревнивой девчонки.
— Ревнивой? — усмехнулся Наполеон. — Ты ревновала? Но кого?
— Тебя. Я открыла дверь, когда ты занимался любовью с Джузеппиной.
— Где? — вздрогнул он.
— В желтой парчовой гостиной. Я убежала, потому что сходила с ума от ревности. Теперь я это понимаю. Я хотела тебя с тех самых пор, Бони. Просто тогда я еще этого не понимала.
Наполеон улыбнулся. Дурацкое сокращение его фамилии, придуманное англичанами и ставшее кличкой, пересекло Ла-Манш и теперь следовало за ним повсюду. Саулине оно понравилось, но главное, в ее устах оно теряло иронический смысл, вложенный в него англичанами, и звучало как любовное прозвище.
— Бони, — повторил он. — Только англичане могли придумать такую кличку для солдата.
— Тебе не нравится, когда я зову тебя Бони?
— Нет-нет, — успокоил он ее. — Альковы полны пустых слов и нелепых прозвищ.
— И ревности, — добавила Саулина.
— Ни одна женщина не ревнует меня, — решительно отмахнулся Наполеон. — Даже моя жена.
— А Джузеппина Грассини? — спросила она с горечью.
Ей было не по себе при мысли о том, что она больно ранила единственную женщину, которой ни за что на свете не хотела бы причинить боль.
— Джузеппина просто уязвлена. Пострадал лишь ее престиж.
